Фредерик Марриет - Мичман Изи

— Из этих соображений, я полагаю, мне стоит принять наследство! — сказал капитан с улыбкой.

— Конечно, пошлите за ним тотчас же. Обменный курс сейчас довольно высок. Я охотно обменяю вам дублоны на фунты, что составит сумму почти в четыре тысячи фунтов.

— Четыре тысячи только за то, что я помешал старушке свалиться на землю! — воскликнул Вилсон.

— Чертовски хорошее вознаграждение, Вилсон! Я вас поздравляю!

— Именно столько я должен отцу молодого Изи, — заметил капитан, помолчав несколько минут. — Если бы я не получил от него помощь в то время, когда был назначен капитаном корвета, я не смог бы воспользоваться своим назначением и не получил бы приз в три тысячи фунтов за захваченный нами корабль, а теперь и командование прекрасным фрегатом, а тут ещё как с неба свалились четыре тысячи фунтов наследства.

Губернатор подумал, что некоторыми из этих удач капитан Вилсон обязан скорее сыну, чем отцу, но промолчал, чтобы не раскрыть истинную тайну наследства.

— Я согласен, что отец Джека был полезен вам, когда вы получили назначение на корвет, — заметил губернатор. — Но всем остальным — назначением на «Гарпию», захватом приза, наследством, свалившимся на вас с неба, — вы обязаны только себе, своему мужеству и галантности. Тем не менее это не отнимает достоинств и заслуг ни мистера Изи, ни его сына, это уж точно! Между прочим, у меня с ним на днях был долгий разговор.

— О нём самом?

— Да, о нём. Как мне стало ясно, он поступил на службу, не имея осознанной цели, и столь же внезапно может бросить службу. По-видимому, он сильно влюблён в дочь сицилийского дворянина. Я узнал от него, что, находясь здесь, он написал письма ей и её брату.

— Мне прекрасно известно, что он отправился в море в поисках того, чего нет на свете, и я полагаю, что теперь ему это стало ясно. Только сомнительно, чтобы он долго удержался на службе, но мне бы не хотелось, чтобы он бросил её сейчас, когда она столь полезна ему, — сказал капитан.

— Здесь я согласен с вами. Я имею на него большое влияние, и, по моему совету, он пока не будет увольняться со службы. Верно ли, что он наследник большого состояния?

— Да, чистых восемь тысяч фунтов годового дохода, если не больше!

— Когда умрёт его отец, то, конечно, он должен будет оставить службу: мичман с восемью тысячами фунтами доходов будет на самом деле из ряда вон выходящим явлением!

— Причём недопустимым на флоте. Для Джека это было бы так же вредно, как и для окружающих. Даже сейчас он располагает почти — если не сказать совершенно — неограниченными суммами денег.

— Да, плохо дело! Я ещё удивляюсь, что он ведёт себя довольно скромно.

— И я тоже, — добавил капитан. — Но он на самом деле отличный парень при всех своих странностях, и он общий любимец тех, с кем стоит водить дружбу и чьим мнением стоит дорожить!

— Так не следует крепко натягивать удила. Ему они не нужны. Он и так хорошо слушается поводьев.

На этом месте разговор был прерван, потому что принесли почту из Англии, которую они давно поджидали. Капитан Вилсон ушёл, держа в руках свои письма; губернатор остался на веранде, погрузившись в свою корреспонденцию. Джеку тоже вручили письма — первое письмо, полученное им от отца. Он писал:

Много раз брал я в руки перо, намереваясь ознакомить тебя с положением дел в нашей стране. Но поскольку я не видел никакого просвета в мрачных тучах, заволакивающих горизонт над ней, я откладывал перо, чтобы не огорчать тебя плохими новостями.

Вести о твоей смерти, а потом и о неожиданном возвращении к жизни были получены нами своевременно, и я надеюсь, что пережил их — горевал в первом случае и радовался во втором — с выдержкой, достойной философа. В первом случае я утешался мыслью, что мир, который ты покинул, — юдоль рабства, где свобода зажата в железный кулак деспотизма, а смерть — обретение, но не в том смысле, в каком нас уверяют священники, а обретение вечной свободы; во втором случае я умерил свою радость по той же причине, решив, что бы ни говорил мистер Миддлтон, умереть так, как я и жил, — философом.

Чем больше я размышляю, тем более убеждаюсь, что ничего так не нужно в нашем мире для счастья, как равенство и права человека, соблюдаемые должным образом, иначе говоря, чтобы всё и все были уравнены. Разве не таков закон природы — ручьи текут к реке, а река — к морю, а горы рассыпаются, превращаясь в долины? Разве времена года не уравновешены по земному шару? Для чего солнце вращается по эклиптике, а не по экватору, разве не для того, чтобы дать равную долю тепла обоим полушариям? Разве не рождаемся мы все в муках и не уравнивает ли нас всех смерть Eaquo pede [38], как сказал поэт? Не испытываем ли мы муки голода, жажды и сна и не равны ли мы все в наших естественных потребностях? А если это так, то не должны ли мы пользоваться в равной мере своей долей земных благ, обладать которыми мы все наделены равными правами? Какие ещё аргументы нужно приводить, чтобы обосновать естественные права человека, что бы ни говорил доктор Миддлтон?

— Да, сынок, если бы не надежда, что я ещё увижу, как встаёт над миром солнце справедливости, рассеивая мрачные тучи, что окутывают землю, мне было бы безразлично, когда я покину эту юдоль слёз, тирании и несправедливости. Я всё ещё живу в надежде увидеть равное распределение собственности, для чего парламент должен принять аграрный закон о перераспределении земли, по которому все имели бы равное право пользоваться ею. Но пока действует старая система землепользования, народ обложен налогом в пользу немногих и стонет под пятой деспотизма и угнетения. Но всё же я жду, когда на восточном небосклоне загорится звезда, символизирующая приход новой эры. Уже есть в стране случаи пропаганды новых идей и есть люди, даже из среды аристократов, которые, поклявшись поднять народ до себя, призывают их к мятежу и заговорам, убеждают униженную и тёмную толпу, что в случае объединения их силы необоримы и они обретут власть, чтобы уничтожить пародию на нашу конституцию, церковь, короля. Если нация нуждается в правлении, то это должно быть правление большинства. Как сие вдохновляет! Да здравствуют лорды-патриоты! Я питаю надежду, что эта великая работа будет завершена, как бы её ни осмеивали или порицали такие упрямцы, как доктор Миддлтон.

Твоя мать живёт тихо, она бросила читать, работать и даже вязать, почитая эти занятия за пустое. Целый день она сидит у камина сложа руки в ожидании пришествия «царствия небесного», как она называет грядущий золотой век. Бедняжка, у неё совершенно глупые представления на этот счёт, но, как обычно, я позволяю ей поступать по-своему, следуя примеру древнего философа, верного супруга своей Ксантиппы [39].