Алекс Белов - Зелёные Созвездия

Я люблю тебя, — говорит голос. — Ты убил папу, маму, Каштан.

— Я не убивал, — пищу я и снова начинаю плакать.

Ещё как убивал! — насмешливо восклицает голос. — Я могу дать тебе силу. Гораздо большую, чем была. Тебе стоит только захотеть.

— Я хочу, чтобы всё было как прежде, — всхлипываю я. — Чтобы мама была жива. И Каштан. И даже папа.

Этого никто не сможет сделать, даже я.

Тени обволакивают одеяло, превращая меня в кокон. Они холодные и противные. И вдруг в голове мелькает непонятная мысль. Я уже слышал этот голос. Когда? Где?

Вспоминай, Никитушка. Вспоминай, — мурлычет тень.

Это случилось тогда, когда…

Нет! Ничего тогда не было!!!

Быыыыыыло.

— Заткнись! — цежу я сквозь зубы и откидываю одеяло. Тени разлетаются в прах, но лишь те, что сковывали мою кровать. Существо вещает из глубины тёмного угла.

В квартире стоит тишина. Никого нет. Я сначала смотрю на раскрытую книжку с изображением Оле-Лукойе. А потом смотрю на окно…

— Пошёл вон! — вскрикиваю я негромко, но в сердцах.

Ай-яй-яй. Я для тебя столько всего сделал, а ты… Я спас твою жизнь.

(…что-то плохое в ту ночь случилось…)

— Ты ничего мне не делал! Ты не спасал мою жизнь, — говорю я и сажусь на кровати. Дедушка с бабушкой сняли с меня грязную одежду.

(…тайфуны в степи, казалось, имеют глаза…)

Да что ты говоришь! — снова насмешливо вскрикивает голос. — А это чья заслуга?

Я сущностью чувствую шевеление на стене. Поворачиваюсь и застываю в изумлении. На стене висит чёрный надувной круг с изображением зонтика.

Его могло унести при первом толчке, но ты проснулся, а он у ног. Он мог прохудиться и сдуться, и ты бы пошёл на дно, но он стойко держал твоё тело, пока Море не соизволило спасти тебя. Если бы не я, тебя не было бы уже в живых. Я борюсь за твою жизнь с тех самых пор, как ты сделал выбор.

— Какой выбор? — я встаю и оглядываюсь в поисках воды. Всё нутро отторгает этот разговор, я стараюсь зациклиться на бытовых мыслях.

Ну как же, помнишь, тогда прохладной…

— Стоп! — я вскидываю руку и шарахаюсь. Голова кружится. — Я ни-че-го не хочу слышать. Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Ну ладно. Не будем ворошить прошлое, — отвечает голос. — Давай поговорим о настоящем. Ты можешь стать лучшим из лучших. Тебе стоит только захотеть. Делай то, что я говорю, и получишь силу большую, чем была.

— О какой силе ты говоришь? — спрашиваю я.

Оооо, ты сможешь управлять всеми неживыми предметами. Хочешь, превратишь бензопилу дедушки в страшного робота. Наделишь её разумом. Можешь управлять землёй. Воздвигать горы, холмы. При этом ты останешься зелёным ребёнком. Ты будешь слышать голоса деревьев, воды. Разве не здорово?

Я падаю, потому что комнату так сильно шатает, как при девятибалльном землетрясении. Щека упирается в коврик, взгляд целится в темноту под кроватью, откуда ползут новые щупальца тени.

— Я хочу только одного, — молюсь. — Чтобы весь этот ужас прекратился. Чтобы забыть о боли, о потери мамы, Каштана.

О! — голос весело восклицает. — Уж это легко! Легко и просто!

Из моих глаз льются слёзы. Я хочу только одного: спать и плакать, плакать и спать.

Спи, — шепчет голос. — Сегодня ты слишком слаб, чтобы принимать решения. Спи. Завтра ты проснёшься бодрым. Тогда и поговорим.

Щупальца теней наползают мне на глаза, и я проваливаюсь во тьму.

Утро бьёт в окно ясным небом. Я открываю глаза и вижу перед кроватью… Володьку. На душе становится легко, хоть у него и мрачный вид.

Я слабо улыбаюсь. Всё тело сковывает слабость. Хочется есть.

— Я подумал подождать, пока ты проснёшься, — тихо говорит Володька.

— Ты, вероятно, хочешь меня убить, — говорю я.

— Нет, почему же, — говорит он и молчит. Молчит, ибо знает, что я вижу в его сущности: он хочет меня убить. Но злости там очень мало.

— Всё как-то пошло наперекосяк, — вздыхаю я. — Сначала, очень давно папа умер. Теперь мама. Почему так?

В горле опять клокочет тугой ком.

— Ещё ты разрушил мою работу и убил Каштан, — оповещает Володька.

— Да, натворил я делов, — вздыхаю и отвожу взгляд от ясных зелёных глаз друга.

— Я пришёл на минутку, — говорит Володька. — Надо сказать тебе самое главное, чтобы ты перестал совершать ошибки.

— Меня теперь исключат из сообщества зелёных детей?

— Никто не вправе тебя исключить, кроме тебя самого. Плохая новость, что ты уже это сделал. Ты исключил себя. Ты поставил стену между собой и Природой.

— Я теперь такой как все?

— Да.

— И я теперь не могу слышать голоса деревьев?

— Да.

На душе становится так горько, что в очередной раз хочется закрыть глаза и умереть.

— Но я пришёл не за этим, — говорит Володька. — Я должен тебе сказать, что не нужно тебе винить во всём Природу. Твою маму убила не она. Яхту потопила тоже не она. Природа очень хочет, чтобы мы были живы, и наши родители. Потому что родители — единственное связующее звено между нами и обществом. Другие люди нас не понимают, знаешь ли.

— А кто тогда убил мою маму и тех ребят на яхте? Мы же сами, ответишь ты?

— Нет, — покачал головой Володька. — Я больше ничего не скажу. Обычным людям больше знать нельзя. — Его слова больно царапают сердце, и я проглатываю солёный ком.

— Вовка, — шепчу я. — Как мне вернуться?

— Просто захотеть. А впрочем, это ничего не даст, если ты так и будешь вытворять ужасы по каждому поводу. Тебе нужно наконец срастись с Природой. Понимать её желания каждую секунду. А ты пока лишь коснулся.

— И как это сделать? — искренне спрашиваю.

— Я провёл ночь в берлоге, — отвечает Володька. — В заброшенной медвежьей берлоге. Земля со всех концов. Найди местечко, где будешь только ты и Природа и останься там.

— Одну ночь?

— Не знаю, — пожимает плечами Володька. — Кому как. Мне хватило ночи. Ты сразу поймёшь, когда Природа тебе откроется. Это нельзя не заметить. А если не заметишь, значит, Природа посчитает тебя недостойным.

— Она посчитает, — мрачно киваю я. — После всех этих моих…

— Не надо отвечать за всю Природу, — отвечает Володька. — Проверь, а потом узнаешь. Я, наверное, пойду.

Володька встаёт.

— Ты сильно злишься на меня из-за того, что я разрушил твою поделку? — грустно спрашиваю.

Володька молчит, лишь чуточку качает головой, но я-то чувствую. Он, может, и не злится, но в его душе сейчас пустота не хуже моей, хоть я и потерял маму, а он — результат двухлетней работы.

Внезапно, лицо Володьки напрягается, губы дрожат, и он поворачивается ко мне спиной, плетясь к двери.

— Попробуй несколько лет делать что-то так кропотливо и любить это, а потом разрушить, — говорит он дрожащим голосом, не поворачиваясь. — Я сейчас каждый раз захожу на чердак и вижу её руины в углу. Теперь можешь рассказать мне, как ты плакал над Хатико.