Станислав Гагарин - Дело о Бермудском треугольнике

Леденев вспомнил ночной разговор с Робертом Нимейером неделю назад. Они стояли вдвоем ночную вахту. «Палома» шла с острова Ки-Уэст на Кубу. Ярко горели звезды, и, разглядывая их, Юрий Алексеевич заметил, что, если б имелись на яхте соответствующие инструменты и приборы да были у кого-нибудь специальные знания в области астрономии, они могли бы по величине смещения созвездий довольно точно вычислить, в каком находятся времени.

— И что это нам даст? — отозвался Нимейер.

— Знание, — сказал Леденев.

— Что есть «знание»? Когда Будду спрашивали о природе этого мира, его происхождении и законах, он отвечал «благородным молчанием». И вовсе не потому, что не обладал знанием, — он отрицал знание. Ибо, говорил Будда, если в тело человека вонзилась стрела, он должен попытаться извлечь ее, а не тратить время на размышления по поводу того, из какого материала она изготовлена и кем пущена.

— Метафора принадлежит Будде, это так, — согласился Юрий Алексеевич. — Но происхождение этого взгляда уже позднее приписали ему. Автором этого агностицистского [7] От слова «агностицизм». Так именуется идеалистическое философское учение, отрицающее познаваемость объективного мира и объективное значение истины. подхода был четвертый из шести «учителей-еретиков» в древнем индуизме, звали его, кажется, Санджая Белатхипутта. Он говорил: «Если бы вы спросили меня, существует ли иной мир, я ответил бы вам утвердительно, если б так думал, но не это я имею ввиду. Я не утверждаю, что он существует, но не утверждаю и обратного. Я не считаю мир несуществующим, но не считаю и существующим»… За точность цитирования не ручаюсь, но звучит это примерно так.

— Послушайте, полковник, — воскликнул Роберт Нимейер, — откуда вы знаете обо всем этом? Может быть, вы тоже исповедуете буддизм?

— Почему «тоже»? Нет, я — коммунист, а коммунисты верят в человеческий разум, в объективные законы природы и социального развития человечества. Что же касается древней и современной индийской философии, то мне пришлось ею заняться в прикладном, так сказать, порядке при расследовании одного загадочного преступления.

Леденев замолчал. Он вспомнил запутанную, сложную историю убийства профессора Маркерта, заведующего кафедрой научного атеизма в Западноморском университете, свои долгие беседы с подозреваемым в убийстве знатоком буддизма и конфуцианства. Одно из труднейших, но весьма интересных в его следственной практике дел, названное условно «Третий апостол»…

Юрий Алексеевич несмотря на темноту почувствовал, что Нимейер улыбается.

— Так вы военный юрист? — спросил он.

— Нечто в этом роде.

— Тогда у вас широкое поле деятельности. Разгадайте эту историю, которая произошла с нами…

— Мы разгадаем ее сообща, майор. Не забывайте, что буддизму всегда был чужд фатализм. Буддийский подход к действительности предполагает неограниченные возможности человека… Правда, они направляются, согласно предписаниям Будды, на изменение внутренней природы человека и «освобождения», но в первооснове содержат и веру в самого человека. Не так ли?

Нимейер хмыкнул.

— С вами интересно беседовать, полковник. Я мало знаком с марксизмом, но думаю, что у вас не может не вызвать понимания одно из утверждений Будды. Память о прошлой жизни помогает человеку считать земную жизнь категорией вечной и неизменной и тем самым верить в неуничтожимость мира. И тогда исчезает страх смерти… И ведь Будда вовсе не лишает нас подлинной истины, но только постигается она в Нирване, в качественно ином бытии. Если позволите так выразиться, в нездешнем мире…

— А в здешнем? — спросил Леденев. — Не спорю, призыв к самоусовершенствованию вовсе не плох, но разве не борются за эту возможность для каждого, поймите, Нимейер, для каждого человека на земле мои многочисленные единомышленники? Гармоничное развитие лучших сторон человеческой натуры — вот наш идеал. Но для этого нужны материальные предпосылки. Одними благими намерениями и надеждой на царство небесное людям не поможешь. Человек — активный элемент Вселенной! И грош нам цена, майор, ежели мы даже в такой ситуации, которую с трудом может измыслить человеческий разум, опустим руки и перестанем бороться…

Юрий Алексеевич ощутил вдруг, как рука летчика нашарила в темноте его ладонь и крепко стиснула ее.

— Я с вами, — просто сказал майор.

…Сейчас, лежа на откидной койке, Леденев вновь переосмыслил ночной разговор с Нимейером и подумал, что на этого американца можно будет положиться в дальнейшем.

В рубке было темно, Юрий Алексеевич выпростал левую руку из-под головы, развернул ее и всмотрелся в светящийся циферблат. Миновало около часа, а сон к Леденеву не приходил.

«Поднимусь-ка я в кокпит, — подумал Юрий Алексеевич, — покалякаю с Хуаном, сварим кофе…»

Он почувствовал, как дрема мягко окутывает сознание, поплыли, истончаясь, образы-виденья. Леденеву чудилось, что он уже спит, как вдруг кто-то внятно проговорил над самым ухом: «Надо действовать…»

Юрий Алексеевич дернулся и проснулся. Сквозь иллюминатор в палубе просачивался свет.

«Утро, — подумал Леденев. — И качает поменьше… Кто это во сне призывал меня действовать? Видимо, в подсознании вырабатывается целевой стимул, психика исподволь перестраивается, прилаживается к этим невероятным обстоятельствам».

Нина и Дубинин спали на боковых койках-диванах. Юрий Алексеевич потихоньку прошел мимо, поднялся по трапу, распахнул дверцы, ведущие в рубку и в кокпит.

Он хотел приветствовать де ла Гарсиа взмахом руки, но глаза Леденева ткнулись в пустоту за штурвалом. Сжалось сердце… Юрий Алексеевич рванулся к штурвалу, охватил его и увидел, что «Палому» ведет автоматический рулевой.

Из рубки Леденев выходил лицом к корме. Теперь он поворачивался, медленно поворачивался к носу, ожидая и уже борясь со страшной догадкой. Ожидание было нестерпимым… Юрий Алексеевич резко повернулся, мгновенно окинув взглядом и место у мачты, и полубак, и бушприт со стакселем и кливером.

Капитана де ла Гарсиа на борту яхты «Палома» не было.

Звезды сыпались узкой струей. Порой поток их ослабевал, и было видно, как срывались они… Каждая в отдельности прочерчивала серебристый след и исчезала во мраке, таинственном и жутком, в который он боялся заглянуть. И то место, где возникали звезды, чтобы в неистовстве падать и падать перед его завороженным взглядом, это загадочное место притягивало его к себе и заставляло съеживаться, часто-часто дрожать то ли от холода, то ли от неясного зябкого страха.

Звездный поток прервался. Ярко вспыхнуло синее солнце и стремительно понеслось навстречу, расползаясь и глотая окружающее пространство. Ему захотелось броситься в сторону, чтобы укрыться, но солнце приближалось, странная вялость охватила капитана де ла Гарсиа, вялость и равнодушие к грядущему. Теперь солнце сменило окраску, оно казалось зеленым, некая зловещая умиротворенность исходила от него… Неожиданно забилась мысль: «Я должен совершить нечто!» С осознанием этой мысли пришло и осознание самого себя, оцепенелость слетела с капитана, он ощутил, что у него есть руки и ноги, бешено заработал ими, зеленое солнце распалось на неровные куски, исчезло…