Луи Жаколио - Берег черного дерева и слоновой кости. Корсар Ингольф. Грабители морей

Через десять минут легкая лодочка подошла к тростникам, и Лаеннек со своим негром, вооруженный с ног до головы, без шума проскользнул в лес. Уале, хорошо выдрессированный для этих экспедиций, замыкал шествие, ожидая, чтобы сигнал хозяина вызвал его вперед.

Только что высокая трава закрылась за ними, как Гиллуа и Барте принялись напрасно прислушиваться: никакой шум не долетал до них.

Огонь все сиял так же ярко, бросая красноватый отблеск на берег и листья больших деревьев, и ничто не нарушало ночной тишины, кроме легкого плеска воды около берега и воплей хищных зверей, время от времени раздававшихся вдали звучно и протяжно…

Часы проходили медленно и однообразно, не внося никакой перемены в положение путешественников, оставшихся в лодке. Незадолго до рассвета таинственное пламя мало-помалу угасло, и когда взошло солнце, облив пурпуром и золотом воды Конго, Лаеннека и его спутника еще не было в лодке.

Беспокойство молодых людей дошло до крайней степени, и, только вспоминая последние слова Лаеннека, они могли кое-как сдерживать свое нетерпение. Им хотелось броситься в лес отыскивать ушедших.

С того места, где они находились, из чащи тростника и корнепусков, они могли следить за течением реки только в самом ограниченном районе; на берегу же высокая трава и ветви деревьев представляли между ними и лесом непроницаемый лиственный занавес. Когда, вне себя от волнения, юноши обратились к Буане, молодая негритянка отвечала им, самоуверенно улыбаясь:

— Господин бодрствует, он придет, я всю ночь слышала его сигнал.

— Сигнал? — спросил Барте, вне себя от изумления.

— Да, белый человек разве не слыхал криков тано [34] Тано — ночная птица, пожирающая трупы. ?

— Как! Этого зловещего пения могильщика?

— Кунье и Момту-Самбу подражали ему по очереди, чтобы показать нам, что все идет хорошо.

— Зачем же ты не предупредила нас?

— Два белых человека разговаривали между собой, они ни о чем не спрашивали Буану, и она думала, что господин научил их лесному языку.

— Итак, ты думаешь, что он скоро к нам придет?

— Да, потому что уже более часа, как я…

В эту минуту слова замерли на губах молодой негритянки.

Послышался жалобный крик, но такой слабый и далекий, что только тонкий слух Буаны мог уловить его.

— Что там такое? — спросил Барте, удивленный этим внезапным молчанием.

— Послушайте, тано говорит.

Пронеслись два звука, на этот раз несколько громче, но второй крик еще не затих, как молодая негритянка бросилась с необыкновенной быстротой к веслу и оттолкнула лодку метров на шесть от берега.

— К карабинам! К карабинам! — вскричала она.

Молодые люди схватились за оружие. Как раз вовремя.

Дикий вой раздался на берегу, и какой-то негр, бросившись в воду с копьем в руке, уцепился за пирогу. В мгновение ока Буана схватила топор, которым Кунье прежде резал лианы и хворост, и раскроила череп негру.

Второй негр бросился вслед за своим товарищем, но прежде чем успел подоспеть к нему на помощь, был убит из карабина Барте. Гиллуа готовился оказать такой же прием третьему разбойнику, но негритянка сильно гребла, и негры, оставшись на берегу, устрашенные ли участью своих товарищей или рассудив, что расстояние от пироги было теперь слишком велико, только усилили свои крики и пускали стрелы, падавшие в воду около беглецов.

Предупрежденная двумя криками — тано, которые означали «берегись», Буана спасла жизнь своим двум спутникам и себе.

Сигнал был дан Кунье.

Лодка продолжала продвигаться на середину реки, как вдруг сцена переменилась. Два выстрела из леса положили конец бессильным демонстрациям негров, и громкий голос Лаеннека приказал собаке:

— Геп! Геп, Уале! Геп!

Собака бросилась прыжками через высокую траву; за собакой бежали ее хозяин и Кунье.

Радостные «ура», раздавшиеся с лодки, приветствовали их появление, а Гиллуа и Барте приготовились играть свою партию в начинавшейся борьбе.

Увидев новых врагов, преградивших им дорогу в лес, испуганные смертью своих товарищей, негры потеряли голову и бросились в реку, чтобы попытаться ускользнуть вплавь. Их оставалось только шестеро, а после перекрестных выстрелов, грянувших одновременно с берега в лодки, — только двое.

Буана, гребла так искусно, что перерезала им дорогу.

— Ни один не должен спастись, — закричал Лаеннек своим друзьям, — или мы погибли!

Тогда произошла страшная сцена.

Уале бросился в реку; один из беглецов нырнул, но собака последовала за ним под воду, и несколько минут спустя вода на значительном пространстве окрасилась кровью… Потом громадная голова дога высунулась из воды; приметив последнего негра, делавшего отчаянные усилия, чтобы добраться прежде пироги до противоположного берега, собака решительно бросилась за ним в погоню. Несчастный принялся испускать умоляющие крики и, переменив тактику, поплыл прямо к лодке, надеясь доплыть до нее, прежде чем его догонит собака.

Выстрел из карабина мог бы прекратить это страшное зрелище, но Барте и Гиллуа и не подумали стрелять в человека, который не мог вредить, это казалось им убийством, а сам Лаеннек отодвинул ствол ружья, направленный Кунье в беглеца, и дал своей собаке сигнал остановиться. Собака была так хорошо выдрессирована, что, несмотря на горячий пыл преследования, не подумала ослушаться.

В эту минуту негра принял на лодку Барте, а осторожная Буана связала ему руки за спиной веревкой из волокон растений.

Через несколько минут пирога опять пристала к берегу, и все члены маленького каравана соединились.

Кунье занял свое обычное место, и четыре друга обменялись горячим рукопожатием.

— Вы нас спасли во второй раз! — сказал Барте.

— Не будем говорить об этом, — просто ответил Лаеннек. — Мы все исполнили наш дружеский долг, но мы поддались великодушию, которое может стоить нам дорого.

— Как это?

— Если вы выпустите этого молодца, не пройдет и двух суток, как все разбойничье племя сядет нам на шею. Маленькая шайка, которую мы уничтожили, только авангард фанов, или фантов, переселяющихся в это время к Верхнему Конго. Через два или три дня они наткнутся на Гобби, но если узнают об участи своих товарищей, немедленно своротят с дороги и будут преследовать нас до тех пор, пока не отомстят.

— Старший друг, — отважился сказать Кунье умоляющим тоном, — дайте мне убить человека с красной головой! (У пленника волосы были обожжены известью.)

— Мы не можем решиться на такой поступок, — ответили молодые люди. — Спасти его для того, чтобы потом хладнокровно убить, — это недостойно человека!

— Вы правы, друзья, и мы этого не сделаем, но мне не следовало останавливать Уале, потому что Кунье говорит языком благоразумия… Пусть будет по-вашему, только я должен вас предупредить, что если мы дорожим жизнью, то должны, по крайней мере, десять дней быть наготове размозжить ему голову при малейшей попытке к побегу; по прошествии этого времени мы можем без опаски дать ему свободу, а теперь постараемся удалиться как можно скорее от этих берегов.