Виталий Гладкий - Ниндзя в тени креста

Тайны клана Хаттори остаются тайнами многие десятилетия потому, что их тщательно охраняли, иногда ценой собственной жизни. Да и что такое судьба какого-то идзина, если дело касается возможного вторжения чужеземцев в Нихон? Побывав вместе с преподобным Комэ ди Торресом в Гоа и увидев сожжение еретиков, смышленый юноша понял, что за сладкими речами внешне добрых и благочестивых идзинов скрываются бессердечие и огромная жестокость. Святые отцы были не лучше ронинов-разбойников, но последние хоть не скрывали своей кровавой сущности.

Запасы еды на джонке оказались совсем мизерными. Вот почему пираты в первую очередь занялись на острове ловлей рыбы. А воды и вовсе не было, если не считать двух небольших баклаг. Зато сакэ хватало; пей, хоть залейся. Когда закончилась вода, еще до начала ливней и штормов, Гоэмон пытался утолить жажду этим напитком. Испив чашку, он хмелел и на некоторое время забывал про воду, но затем жажда еще больше начинала донимать юношу – сушила губы и железными когтями рвала внутренности. И когда пролились капли первого дождя, он был на седьмом небе от счастья. Вытащив пустые бочки на палубу, юный ниндзя не успокоился, пока они не наполнились доверху. В конечном итоге проблема с водой была решена.

Затем на горизонте вместе с грозовыми тучами нарисовался голод. Гоэмон попытался ловить рыбу, благо на джонке нашлись рыболовные снасти с крючками разных размеров, но, как на зло, или рыбак из него был никудышный, или тот район Желтого моря, по которому шло судно, оказался скудным на рыбные запасы. Тогда Гоэмон взялся за лук (поначалу он хотел оставить его на острове, но привязанность к любому оружию, впитанная с молоком матери, превозмогла прагматичность).

Однако и его охотничьи успехи оставляли желать лучшего – небо над судном было пустынным. Ему лишь раз повезло, хотя трудно считать везением огромного баклана, мясо которого отвратительно воняло рыбой. Но Гоэмон был рад и этому. К тому же он подбил птицу первым выстрелом, что сильно потешило его самолюбие. Каким ветром занесло баклана столь далеко от берега, можно было только предполагать, но юношу такие мысли мало волновали. Он поджарил птицу, благо у повара джонки нашлись не только древесные угли, но и запасное огниво, и распределил мясо на несколько дней.

Во время этого процесса Гоэмон в очередной раз мысленно поблагодарил старого айна Хэнауке, бывшего морского скитальца, который рассказывал ему, как превратить несъедобных морских птиц едва не в деликатес. Старик будто знал, какие приключения выпадут на долю юного синоби. Гоэмон снял с добытого баклана шкурку вместе с подкожным слоем жира (неприятный запах был именно от него), удалил пищевод и желудок и обрезал нижнюю часть туловища выше основания хвоста. А затем долго вымачивал тушку баклана в соленой морской воде, прежде чем насадить ее на вертел и подвесить над жаровней. К сожалению, у него не было соевого соуса, но мясо и так получилось превосходным (особенно если учесть, что Гоэмон только силой воли сдержал себя, дабы не начать есть его полусырым).

А потом началась борьба со штормами, когда было не до мыслей о еде. Иногда Гоэмону казалось, что еще немного – и ему конец, но джонка, как добрый боевой конь, стряхнув с себя очередную волну, упрямо рвалась вперед, хотя на самом деле из-за хмурого неба, закрывавшего и солнце и звезды, Гоэмон полностью утратил ориентиры и теперь не знал, куда держит курс его посудина. Он даже разразился гневными упреками в свой адрес: ну зачем, зачем он так безрассудно поступил, убежав с острова?! Ведь в уютном домике можно было преспокойно дождаться следующего мореходного сезона в тепле и полном довольствии, а там… там было бы видно, что и как.

Вся проблема заключалась в том, что с весны и до начала месяца нагацуки в Желтом море дули юго-восточные ветры, которые помогал судам доплыть из Индии через Малаккский пролив в Чжунго и Нихон. А с конца месяца каминадзуки и до весны чаще всего дули противоположные ветры, наполнявшие паруса тех судов, которые хотели тем же путем вернуться обратно в Гоа или Малакку. Гоэмон как раз и попал в переплет из-за ветров, которые дули с северо-запада, против хода джонки. Ему нужно было идти галсами, чтобы выдерживать нужное направление, но как это сделать, если очередной ураган сорвал и унес главный – большой – парус? А тот, который был на передней мачте, изрядно потрепали ураганы, и он мог в любой момент просто рассыпаться, превратиться в рваную циновку.

Отчаянная борьба за жизнь настолько вымотала юношу, пусть и очень выносливого, но непривычного к морю, что, когда на судно в очередной раз обрушился огромный водяной вал, у него уже не было ни сил, ни воли, чтобы сопротивляться злому року. Удар получился страшным. Джонка все-таки не выдержала; она заскрипела, затрещала, но не перевернулась, а просто начала разваливаться. Гоэмон сидел на палубе, скрестив ноги и держа в руках свой ниндзя-то, и мысленно молился; скорее медитировал. Пришел его смертный час, а значит, нужно встретить его достойно, как подобает синоби.

Гоэмон не боялся, нет. Просто внутри у него все застыло, сжалось, он оцепенел, а голова совершенно очистилась от всех мыслей. В какой-то момент ему даже показалось, что он воспарил над морем и над ним засверкали лазурные небеса. А потом хлынула еще одна мутная волна, и Гоэмон оказался в бушующем море среди обломков джонки.

В начале ноября 1563 года по Восточно-Китайскому морю гордым лебедем плыл огромный трехпалубный галеон. Он держал курс на Малакку. День выдался благоприятный; последний шторм закончился утром, и отмытое ливнем до нестерпимого блеска солнце, разогнав тяжелые ржаво-серые тучи, угнездилось посреди голубого неба, чтобы всевидящим оком оглядеть свои морские владения. Достаточно сильный ветер дул с кормы, туго надувая белые паруса с огромными красными крестами, и галеон уверенно сминал своим тяжелым корпусом все еще высокие волны, недавние отголоски сильного волнения морской пучины.

Галеон новой постройки носил имя «Мадре Деуш» [53]. Его сделали из очень прочного первосортного индийского тика, гораздо меньше подверженного гниению, нежели другие древесные породы, он был ниже и длиннее, чем каракка, поэтому более устойчив, быстроходен и гораздо маневренней. Две передние мачты несли прямые паруса, задняя – косой, латинский, а длинный бушприт нес парус-блинд. Сильно изогнутый и вытянутый вперед форштевень заканчивался искусно выполненной резной фигурой Девы Марии, носовая надстройка галеона была отодвинута назад и не нависала над форштевнем, как у каракки, а кормовая надстройка, – высокая и узкая – размещалась на срезанной корме. Она имела несколько ярусов, в которых размещались каюта маэстрэ – кормчего, каюты офицеров и помещения для пассажиров. Корма была украшена вычурной резьбой и узкими балконами.