Рафаэль Сабатини - Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник)

Но последнее слово было за Доменико:

– А вы подумали, синьор, о последствиях – для Венеции и, возможно, для майора Санфермо? Мой арест – политическая мера, одно из требований, выдвигаемых французским командующим как условие, при котором он пощадит Венецию и не подвергнет ее обстрелу из своих пушек. Не исключено также, что в отместку вместо меня расстреляют майора Санфермо за то, что он не выполнил приказ. Это было бы вполне в духе Французской республики.

– Я готов рискнуть, – с демонстративной беспечностью рассмеялся Санфермо. – Есть шансы, что все обойдется. А у вас, капитан Пиццамано, честно говоря, шансов нет.

Но Доменико покачал головой:

– Если я спасусь, эти бандиты могут выместить свою злобу на Венеции. – Он расстегнул пояс со шпагой. – Я восхищен вами и бесконечно благодарен, но я не могу воспользоваться вашей добротой. Вот моя шпага.

У графа посерело лицо, но он угрюмо сохранял железное самообладание, как подобало человеку чести и знатного происхождения. Дрожавшая Изотта прижалась к нему, черпая у него физические и душевные силы.

Доменико подошел к ним:

– Венеция требует от вас принести в жертву сына, но эта жертва делает нам честь. И я благодарю Бога, что под конец мне удалось спасти наш дом от необходимости принести в жертву также и дочь. Эта жертва не принесла бы нам славы.

Не доверяя своему голосу, граф лишь обнял сына и судорожно прижал его к груди.

По приказу дожа и Совета, которые бросали на съедение львам всех, кого им велели принести в жертву, государственные инквизиторы были заключены под стражу на острове Сан-Джорджо-Маджоре. Одновременно с этим по щелчку хлыста укротителя открылись двери темниц, и на волю вышли те, кто был приговорен тройкой инквизиторов к заключению, как и те, кто, подобно Марк-Антуану, еще ждал решения своей участи.

Свобода обрушилась на них так внезапно, что они в растерянности не знали, что делать дальше. Это в полной мере относилось и к Марк-Антуану.

В сумерках он спустился вместе с другими по Лестнице гигантов, был выпущен стражей из ворот Порта-делла-Карта, за которыми теперь были установлены две пушки, и стоял среди возбужденной многоголосой толпы, думая, куда ему направиться.

Прежде всего надо было сориентироваться в обстановке, узнать, что происходило в течение тех недель, когда он был отрезан от внешнего мира. Пушки возле Порта-делла-Карта и двойная шеренга вооруженных солдат вокруг Дворца дожей служили для него грозным предостережением.

Поразмыслив, он решил, что единственное место, где он может получить надежную информацию, – это Ка’ Пиццамано. Вид у него был неряшливый, он два дня не брился, белье и одежда находились в плачевном состоянии. Хорошо еще, что сумерки отчасти скрывали это, да, в конце концов, это и не имело особого значения. У него еще было с собой немного денег, хотя бо́льшая их часть осела в карманах надзирателя, оказывавшего ему кое-какие услуги.

Он протолкался сквозь толпу на Пьяцетте к воде и, подозвав гондолу, велел отвезти его на Сан-Даниэле.

Прошло всего несколько часов после ареста Доменико, и Ка’ Пиццамано был домом скорби. Марк-Антуан почувствовал это, как только ощутил под ногами широкие мраморные ступени и вошел в величественный холл, где, несмотря на давно наступившую темноту, слуга только сейчас разжигал огонь в большом позолоченном корабельном фонаре, служившем люстрой.

Слуга какое-то время пристально вглядывался в Марк-Антуана, прежде чем узнал его, затем позвал другого слугу, имевшего такой же похоронный вид, и велел проводить гостя наверх. Слуги ходили тихо ступая и молча, словно в доме был покойник.

Марк-Антуан стоял в тревожном ожидании среди великолепия пустого зала, пока к нему не вышел мертвенно-бледный, осунувшийся, словно в воду опущенный граф.

– Я счастлив видеть вас наконец на свободе, Марк. Благодарите за это французов. Правители Венеции, для которых вы столько сделали, вряд ли отнеслись бы к вам так же великодушно, – добавил он с горечью. – Они по-другому обходятся с теми, кто им верно служит. Доменико пожинает плоды своего верного служения долгу. Он заключен в крепость Сан-Микеле на Мурано и, вероятно, будет расстрелян.

– Доменико?! – в ужасе вскричал Марк-Антуан. – Но почему? Что он сделал?

– Он имел глупость выполнить приказ правительства и открыть огонь по французскому кораблю, пытавшемуся войти в порт Лидо. Французы в отместку потребовали его голову, и наш бравый Манин поднес им ее.

Марк-Антуан смотрел в усталые, покрасневшие глаза графа, не находя слов, но разделяя его гнев и его горе.

Граф предложил ему сесть и сам, прошаркав к креслу, без сил опустился в него. Марк-Антуан, не обращая внимания на приглашение, стоя повернулся к нему.

– Мать мальчика на грани умственного помешательства, и Изотта не намного лучше. Я всегда хвастался, что готов бестрепетно отдать этой республике все. Но к такому финалу я готов не был. Ради спасения Венеции я пожертвовал бы и сыном, и дочерью, и всем состоянием, и самой жизнью, но это … Это никому не нужное и бессмысленное жертвоприношение. – Он со стоном обхватил голову руками и оставался в этой позе довольно долго. Марк-Антуан с тяжелым сердцем смотрел на него. Наконец, встрепенувшись, граф поднял голову. – Простите, Марк, я совершенно непростительно изливаю вам свои жалобы…

– Дорогой граф! О чем вы говорите? Неужели вы думаете, что я не разделяю ваших чувств? Я ведь тоже люблю Доменико!

– Спасибо, друг мой. Скажите, чем я могу вам помочь, – если только я еще имею какое-то влияние в Венеции. Теперь, когда наступил конец, вам здесь больше нечего делать и даже, скорее всего, опасно задерживаться в городе.

Марк-Антуан ответил ему машинально:

– Да, конечно, если город займут французы. Вряд ли будет какой-нибудь толк оттого, что меня расстреляют.

– Я слышал сегодня утром, что в Поле стоит английская рота, – сказал граф. – А в Сан-Джорджо на Алге находится адмирал Коррер. По моей просьбе он может быстро доставить вас в Полу на одном из своих судов.

– Ага! – Марк-Антуан оживился. Обхватив подбородок рукой, он на миг задумался, затем все-таки взял стул и попросил графа вкратце изложить ему все, что произошло за последние недели.

Граф изложил, но получилось это у него не совсем вкратце, потому что Марк-Антуан сам мешал этому, то и дело останавливая графа и выпытывая подробности.

Но спустя полчаса граф наконец закончил рассказ, и Марк-Антуан был полностью введен в курс событий.

– Во всей истории человечества не найти другой столь же печальной страницы, – сказал граф в заключение, поднимаясь вместе с собеседником. Затем, понимая, что интересует Марк-Антуана больше всего, он заговорил об Изотте. – Но среди всех этих бедствий я могу благодарить Бога по крайней мере за то, что моя дочь избавлена от брака с этим бесчестным мерзавцем.