Стивен Каллахэн - В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря

— Разносортные скобы из нержавейки.

— Две бухты линя: примерно 100 футов в 1/8 и 100 футов в 1/4 дюйма, плюс еще 70 футов линя в 3/8 дюйма, на котором я буксирую сейчас у себя за кормой сигнальную вешку.

— Миниатюрный радиомаяк, автоматически подающий сигнал бедствия.

— Ракетница с двенадцатью красными парашютными ракетами, еще три красные ракеты, две оранжевые дымовые шашки, три красных фальшфейера и один белый.

— Две пинты воды в пластмассовой банке с завинчивающейся крышкой.

— Два куска фанеры толщиной 1/8 дюйма, предназначенных для использования в качестве разделочных досок.

— Четыре металлических стержня разных размеров: детали рулевого управления яхты.

— Короткое подводное ружье со стрелой-гарпуном.

— Пакет с продуктами: десять унций арахиса, шестнадцать унций запеченной фасоли, десять унций солонины и десять унций подмокшего изюма.

— Маленький импульсный маячок.

В придачу к перечисленному имуществу мне удалось спасти поролоновые матрас и подушку с каютного дивана, полтора однофунтовых кочана капусты, кусок грота, сигнальную вешку и спасательный нагрудник, спальный мешок и сапожный нож.

Книгу Дугала Робертсона я приобрел на распродаже много лет тому назад. Сейчас она для меня дороже золота. Подводное ружье было куплено на Канарских островах. На «Соло» ему нигде не находилось места. Когда я в пятый раз стукнулся об него лбом, меня вдруг осенило, что лучше всего будет засунуть его в мешок с аварийным снаряжением. Изменив положение гарпуна, я его туда запихал, и оно кое-как уместилось. Как я впоследствии убедился, это оказалось неслыханной удачей.

Я завожу себе дневник, в котором регистрирую состояние своего здоровья, состояние плота и количество пищи и воды. Кроме дневника, я начинаю новый бортжурнал, в котором веду также и штурманские записи. «Потеряно все, кроме прошлого и друзей; я лишился, можно сказать, последней рубашки. Приплыли, что называется. Выйду ли я живым из этой переделки? Не знаю». Стараюсь выводить строчки как можно ровней в блокнотиках размером три на пять дюймов, но это несложное на первый взгляд занятие требует значительных усилий, потому что плот все время раскачивается. Свои записи я достаю только тогда, когда совершенно уверен в том, что сейчас меня не зальет и плот не перевернется. Кончив писать, я прячу свои записки сначала в один, потом во второй пластиковый пакет, каждый раз тщательно перевязывая сверток, затем укладываю их вместе с пособием по выживанию в третий пакет и поглубже запихиваю в мешок со снаряжением.

Если допустить, что плот не порвется, но мне не удастся пополнить запасы пищи и воды, я в лучшем случае протяну до 22 февраля, то есть еще четырнадцать дней. К тому времени я, может быть, и доберусь до судоходных трасс, где для меня забрезжит слабая надежда на спасение. Организм мой будет уже значительно обезвожен. Язык сначала распухнет, а потом почернеет. Глаза глубоко западут, и сквозь горячечный бред я уже буду слышать поступь близкой смерти.

Целая вечность отделяет один тихий щелчок секундной стрелки от другого. Напоминаю себе, что время вовсе не стоит на месте. Под несуетное тиканье стрелок секунды накапливаются, подобно фишкам в покерной ставке. Секунды сложатся в минуты, минуты — в часы, часы — в дни. Время пройдет. И когда-нибудь, сколько-то месяцев спустя, я смогу спокойно взглянуть на пережитый ад из будущего, как зритель из удобного кресла… Смогу, пожалуй, если повезет.

Охваченный пароксизмом отчаяния, я чуть не плачу, но сурово себя одергиваю. Не распускайся. Подави рыдания. Ты не можешь позволить себе роскошь тратить бесценную влагу на слезы, приятель. Я закусываю губы, закрываю глаза и без слез плачу в душе. Выжить! Сейчас самое главное — выжить! Нужно сосредоточиться на этом. Подо мной толща пустынных океанских вод в две мили глубиной. Там не видно никаких признаков жизни, так что на поживу рассчитывать не приходится. Волнение на поверхности слишком велико, чтобы можно было воспользоваться солнечным опреснителем и добыть немного пресной воды. Моя единственная надежда сегодня — это попасться кому-нибудь на глаза.

Сигнальная вешка режет морские струи в кильватере. Ее яркий флажок взлетает на вершину волны всякий раз, как плот ныряет в ложбину. Это должно сделать меня более заметным для проходящих судов. Если «Наполеон Соло» еще не ушел на дно океана, то вероятность того, что кто-нибудь наткнется на след моего крушения, возрастает вдвое. Разумеется, всего этого очень мало, но ничего большего у меня нет. «Лучше уж волноваться по пустякам, чем вообще не волноваться», — эхом разносится в моей голове. Что-то мои шутки звучат не слишком смешно. Я больше не улыбаюсь, но насмешничаю по любому поводу, чтобы разрядить томительное напряжение.

Дел у меня почти никаких, поэтому единственное занятие — это наблюдать и мечтать. Вся моя жизнь проплывает передо мной в мельчайших подробностях, как будто кадры надоевшего третьеразрядного фильма. Пробую переключить свои мысли на размышления о том, что я буду делать, если мне посчастливится спастись. Я буду уделять больше времени родителям и друзьям и буду оказывать им знаки внимания и любви. Грезы о великолепном будущем, о возвращении домой, проекты новых яхт и спасательных плотов и мечты об огромных порциях всевозможных кушаний немного смягчают душевную боль. Но довольно! Будущее от тебя далеко. А сейчас ты еще в чистилище. Не обольщайся мнимыми или обманчивыми надеждами. Подумай лучше о том, как бы выжить!

Но меня так и тянет еще помечтать. Это мое единственное утешение. Мало-помалу я перестаю терзаться мыслями о прошлых неудачах и начинаю убеждаться, что кое-чему научился и что нажитого опыта, пожалуй, хватит даже на то, чтобы с честью выйти из этого выпавшего на мою долю испытания. Если я выдюжу сейчас, значит, потом сумею прожить более достойную жизнь! И даже если мне не суждено встретить свой тридцать первый день рождения, то, может быть, я смогу не впустую провести остаток своих дней. Пусть я умру, но кто-нибудь найдет на плоту мои записки, и содержащиеся в них сведения окажутся полезными для других людей, особенно для тех, кто ходит в море и рискует однажды очутиться в сходном положении. Это последнее, чем я могу еще послужить. Мечты, идеи и планы не только помогают отвлечься от настоящего — они дают мне цель, ради которой стоит побороться.

8 февраля,

день четвертый

УТРОМ 8 ФЕВРАЛЯ ШТОРМ НАЧИНАЕТ СТИХАТЬ. Море все еще гонит вздымающиеся волны, и некоторые из них возвышаются футов на пятнадцать или даже больше. Но пенистые буруны с них исчезли, и они не так часто обрушиваются на мой плот, как раньше. Окидываю взглядом простирающуюся вокруг водную пустыню. В ней нет ни оазисов, ни источников, ни тенистых пальм. Как и в настоящей пустыне, жизнь в ней есть, но за долгие тысячелетия эволюции она приспособилась к отсутствию пресной воды.