Стивен Каллахэн - В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря

Руки мои налиты свинцом, все тело ломит, а голова словно набита опилками. В последние дни мне удавалось поспать не больше чем час-другой. И все это время я непрерывно мокнул в соленой воде. Фурункулы лопнули. Язвы разрастаются. То место на левом предплечье, где я стер кожу, трудясь над заплатой, воспалилось и стало гноиться. Я прихожу в отчаяние, пытаясь урвать время для всех необходимых дел — рыбалки, навигации, присмотра за опреснителем и ведения наблюдений, — ведь мне одинаково необходимы — пища, вода и отдых; я работаю, пока не валюсь без сил. Добыв еще одного спинорога, я накинулся на эту никудышную рыбешку, словно это по меньшей мере жареная утка. Необходимость снова и снова подкачивать плот лишает меня ночного сна. Больше не существует четкой грани между добром и злом, прекрасным и безобразным. Жизнь превратилась в череду сиюминутных дел, и я все глубже погружаюсь в омут страданий и изнурения. Все связанные с борьбой за существование действия я выполняю теперь рефлекторно, не задумываясь. Идет дождь, и я вскакиваю, чтобы собрать полдюжины унций воды, посматривая с тупым раздражением на целые ручьи, вливающиеся в пасть навеса, в русле которых чистая вода тут же превращается в ядовитую желчь.

С тех пор как я продырявил нижнюю камеру, погода стоит относительно спокойная. С одной стороны, это большая удача, потому что за это время я смог все-таки довести до ума заплату. Если бы при спущенной нижней камере разыгрался еще и шторм, я бы скорее всего утонул, а уж мое снаряжение, наверняка, было бы смыто и унесено волнами. Как известно, всякая удача всегда имеет обратную сторону: во время затишья плаванье страшно замедляется. Но недавно снова задул бриз — сейчас он достиг уже 20 узлов, — море неспокойно, хотя это еще и не шторм. Я рад свежему ветру. По крайней мере мы больше не стоим на месте. Я так ослабел, что уже неделю тому назад забросил йогу. Пока не случилась последняя авария, я полагал, что процесс истощения стабилизировался, но сейчас мое тело исхудало еще больше и с каждым днем продолжает худеть. Ничего, я выдержу. Другим приходилось и того хуже. Помни, что ты вступил на финишную прямую: никаких послаблений, прибавить шагу! Ты должен двигаться, даже если протрутся новые дыры в твоей шкуре, нельзя сейчас сходить с дистанции. В этой гонке не присуждают второго места, здесь можно только победить или проиграть. И тут не раздают ни лент, ни призов. Надо терпеть и держаться до последнего.

Неужели море снова сорвет мою заплату? Ну-ка, без паники. БЕЗ ПАНИКИ! Как-то я умудряюсь заснуть. И снится мне, будто вся моя семья, все друзья и все те, кого я в своей жизни любил, собрались на пикник. Они рассаживаются в ряд на низкой каменной стенке, а я хочу сделать их групповой снимок, но все вместе они никак не помещаются в кадр. «Тебе придется отойти подальше» — кричат они мне. — «Дальше, дальше, не останавливайся, еще дальше!» И я все пячусь назад, пытаясь втиснуть всю толпу в рамку видоискателя. Вот уже тысячи мелких пятнышек кричат: «Давай дальше!» Они все мельчают и мельчают, но в поле зрения моего аппарата вторгаются все новые и новые люди, пока каждый из них не расплывается в зыбком тумане и не исчезает совсем.

Проваливающийся пол подо мною проделывает такие выкрутасы, что нарочно не придумаешь. Я не могу даже мысленно вообразить себе, как стал бы что-то чинить в таких условиях. Заткнутая кляпом глотка клокочет и плюется, но заплата держит.

Для того чтобы копье не проткнуло нечаянно надувную камеру, а любопытные рыбы не растрепали бы в ней затычку, я накидываю на днище кусок парусины, конец которой перевешивается через передний борт и волочится к воде, прикрывая подводную часть плота. Это новшество делает «Резиновую уточку» похожей на морское чудище с широкой пастью, из которой свешивается длинный плоский язык, причем сам я торчу у нее в зеве, как большая распухшая миндалина. Я привязываю язык к плоту, чтобы он не полоскался в воде и не мешал мне целиться во время охоты.

Чем дальше мы продвигаемся на запад, тем сильнее чувствуется влияние теплых и влажных пассатов. По небу разбросаны пухлые кучевые облака, они разрастаются, как рассада цветной капусты на хорошо унавоженных грядках. То здесь, то там возникают дымчатые полосы проливных дождей. Убираю воздушного змея, которого изготовил в качестве сигнального устройства и который в конце концов пригодился, чтобы отводить с его помощью воду, подтекающую через смотровой люк. На его место я укрепляю пластиковый мешок; пользы от него меньше, но в качестве временной замены годится и это. В дождь я водружаю змея на крышу как щит, наклонив его вытянутым концом над водосборным ящиком. Увеличенная поверхность водосбора позволяет мне добыть сразу почти пинту небесного эликсира.

Вот уже которые сутки на складе моей мясной лавки нет ни грамма свежей провизии. Осталось лишь несколько засохших рыбных палочек. Выглядят они отлично, даром что провисели там целый месяц. Но чтобы разжевать эти окаменелости, отливающие янтарной желтизной, приходится сначала полчаса продержать их во рту, чтобы они немного размокли.

В последнее время у меня в голове все время крутятся две песенки из репертуара «Битлз», и я никак не могу от них отвязаться. Как поется в одной из них «I'm so tired», я действительно так устал, что определенно плохо соображаю. О'кей, почему бы тогда не встать и не приготовить себе чего-нибудь выпить? Выпить… выпить… Гм. И словно в ответ на это обескураживающее, прямо скажем, предложение, взрывается вторая песенка «Everybody needs somebody, somehow». Помогите мне! Да, конечно, мне нужен кто-то рядом, я бы согласился сейчас на кого угодно. Я без колебаний принял бы любую протянутую мне руку. О, люди добрые, слышите ли вы меня здесь? Помогите! Само собой, никто не приходит, и выпить тоже нечего, но песенки не умолкают.

Грезы о еде, которые меня одолевают, стали еще более яркими, чем прежде. Иногда я ощущаю запах пищи, однажды я даже ощутил вкус воображаемою блюда, но пища эта все же не материализуется. Реальное ощущение голода не покидает меня даже после еды.

Затеваю еще одну попытку загарпунить дораду. Удар необходимо нанести сейчас сверхискусно. Моими ножами невозможно проткнуть рыбу под углом, нельзя также метить в спину — эта мускулистая часть слишком тверда для моего гарпуна. Надо как-то изловчиться, чтобы попасть рыбе в брюхо. Мои подводные мишени развивают скорость более 30 миль в час, а я должен поразить цель, попав точно в самое яблочко, площадь которого равняется нескольким дюймам. По-видимому, для меня это непосильная задача. Но дело в том, что дорады все время пинают «Резиновую уточку» мало того, каждая на свой лад. Некоторые просто с силой бьют в днище носом или колотят по борту хвостом, а иные трутсяя боком об мои колени и также боком выскакивают передо мной из под плота. Они скользят так близко, что я могу разглядеть во всех подробностях их глаза, мелкие шрамы и крошечные точки ноздрей.