Януш Мейсснер - Зеленые ворота

— Я пошлю туда на разбирательство двух делегатов трибунала из Петркова, — сказал он уже громче. — Человек этот, правда, не имеет польского подданства, но как бы там ни было, он дворянин. И Вейер с Бекешем не могут нахвалиться его отвагой и подвигами.

— Но ведь не только на службе Вашего величества он проявил себя убийцей и насильником, — заметил Маласпин. — Альваро был когда-то пленником Мартена. И готов свидетельствовать о его пиратских разбоях, о нападениях на католические города и резне их жителей, об осквернении Божьих храмов, о связях с идолопоклонниками, о том, как он якшался с дьяволом и пользовался колдовскими чарами против христианских рыцарей…

От возбуждения у него перехватило дыхание. Откашлявшись, нунций вновь понизил голос.

— Гданьск оплакивает одного из своих лучших сыновей. Заслуженного горожанина знатного рода, который стоял на защите прав этого города. Его убийца не заслуживает снисхождения, и Ваша королевская милость должна согласиться с суровой карой, если не желает новых осложнений с сенаторами, которые доказали свою полную лояльность, обратившись к своему монарху, прежде чем покарать преступника.

— Это правда, — согласился король. — Но этот Куна или Мартен, как его кличут, — мой капер. потому последнее слово принадлежит мне, а не гданьскому суду. Я хочу иметь подробный отчет о процессе. Пусть в нем примут участие асессоры трибунала Речи Посполитой.

Маласпин счел себя в выигрыше. Чувствовал, что сейчас большего он не добьется, а такое компромиссное разрешение спора о юрисдикции суда показалось ему вполне приемлимым.

Он тут же перевел речь на другое, но оказавшись в покоях, где сенаторы и вельможи ожидали короля, чтобы его приветствовать, воспользовался задержкой, отошел к своему секретарю и в нескольких словах сообщил ему о решении Зигмунта.

— Теперь нужно воспользоваться нашим влиянием на надворного маршалка коронного и варшавского подкоморного, чтобы те посоветовали королю выслать в Гданьск на процесс депутатов духовного звания, а не из светских, — сказал он. — Их королевское величество очень ценит их мнение, и особенно часто соглашается с паном Зигмунтом Опацким. Нужно будет заодно проследить за этим делом у коронного инстигатора, а также в петрковском трибунале, чтобы асессоров выбрали в наших интересах.

Педро Альваро уважительно склонил голову.

— Если ваше святейшество позволит, я сейчас же этим займусь.

— Хорошо, — кивнул нунций. — Действуй с Божьей помощью осторожно и осмотрительно. Посоветуйся с ксендзом ректором Павенским насчет подбора председателя трибунала. И пусть Господь тебе поможет, — осенил он Альваро знаком креста.

Генрих Шульц добился своего. Его старания в Варшаве увенчались успехом. Суд над Яном Куной должен был пройти в Гданьске с участием делегатов коронного трибунала из Петркова, которым, однако, досталась лишь роль наблюдателей с совещательным голосом, без права вето.

Король таким образом обеспечил себе наблюдение за ходом процесса, и предупредил, что приговор не может быть исполнен без его утверждения, но по мнению Педро Альваро эти предостережения делались скорее для приличия, чем всерьез.

Шульц знал, что пуцкий староста и Бекеш встретили у короля холодный прием. Их упрекнули в защите безбожника и убийцы, на совести которого смерть не только видного гражданина Гданьска Готарда Ведеке, но и сотен или даже тысяч добрых католиков — испанцев, погибших и потопленных в Западных Индиях, или в битвах, которые вел Мартен под знаменами еретических владык. Двора тоже был настроен против Мартена; не только Его величество король брал взаймы у гданьских купцов и банкиров…

Поскольку судебное разбирательство должно было состояться ещё до конца января, Шульцу приходилось спешно возвращаться в Гданьск. Но Мария Франческа с Анной и слышать не хотели о возвращении. Напротив — они уже послали за остальными своими вещами и решительно собирались оставаться в Варшаве до самого великого поста.

Несмотря на продолжавшийся при дворе траур по королеве, во дворцах магнатов возобновились забавы и даже танцы. Куда разгульней и свободней веселились за городом, в поместьях богатой шляхты и в великопанских дворах, у Казановских и Радзейовских, у Собеских, Годебских и Милановских. Охоты, балы, приемы, гулянья и маскарады затягивались на несколько дней, перемещались вместе с гостями со двора на двор и из дворца во дворец. Анна фон Хетбарк без особого труда возобновила прежние знакомства, представляя сеньориту де Визелла своей воспитанницей, и как придворная дама королевы Боны, по протекции варшавского подкоморного Зигмунта Опацкого, который был её свойственником, была принята в лучшем обществе. Ее остроумие, шарм и знание иностранных языков наравне с красотой и очарованием Марии Франчески распахнули перед ними двери магнатских салонов, и сеньориту окружал целый рой поклонников.

Шульца это всерьез беспокоило, тем более что его карман уже основательно отощал, а Мария просила о новой, весьма значительной «ссуде». Но времени на борьбу с женским упрямством у него не было. Он даже подумал, что лучше, если женщины вернуться в Гданьск только после исполнения приговора, на который он рассчитывал.

И Генрих сдался. Обещал проследить за отправкой багажа, вручил Марии тяжелый кошель с дукатами и с ещё более тяжелым сердцем сел в огромные почтовые сани, выражая надежду, что Мария будет ему верна и что к посту он увидит её в Гданьске.

Тем временем Мартен все ещё томился с темнице, с той разницей, что получил отдельную, сухую и достаточно приличную камеру и что к нему допустили лекаря, менявшего повязки.

Раны, полученные в схватке под Оливой, не были впрочем тяжкими и быстро заживали. О них он особо и не думал. Больше досаждало ему полная бездеятельность, прерываемая лишь редкими допросами. Под сильной охраной его отводили к ведшему следствие судье Иоахиму Штрауссу, который восседал за высоким пульпитом в обществе двух заседателей и секретаря, после чего начинались все те же самые, бесконечно повторявшиеся вопросы. Мартен поначалу отделывался молчанием; в лучшем случае поддакивал или возражал. Но следственная комиссия отличалась похвальным терпением и выдержкой, стремясь раскрыть правду во имя справедливости. Такая выдержка присуща людям, расставляющим юридические крючки и ловушки в полной уверенности, что сами никогда не подвергнутся их смертельной хватке.

Ян Куна не разбиралося в уголовном праве. И через несколько дней он начал говорить. Он возмущался, дерзил, угрожал, высказывал немало такого, что тщательно записывалось в дело.

Когда из Петркова прибыли два духовника — представители коронного трибунала, один из них как бы между прочим спросил, прибегал ли Ян к колдовству или к помощи сатаны, сражаясь со своими врагами.