Януш Мейсснер - Черные флаги

Осовелый и страдающий Шульц скитался по палубе, стоял у борта и возвращался под парусиновый навес, растянутый над штурвалом и ютом. С неохотой, почти с ненавистью взирал он на джунгли, медленно проплывавшие по сторонам.

Берег был высокий, ненамного ниже палубы, и корабль плыл к нему вплотную, с обрасопленными реями, чтобы не задевать за ветки деревьев. Несмотря на это время от времени какая-нибудь полусухая ветвь, низко нависавшая над водой, застревала между вантами фокмачты, ломалась и с треском рушилась вниз, и на палубу сыпались листья, сучья, лишайники и тучи трухи. Шульц перегнулся за борт, чтоб широким ножом перерубить лиану, которая тащилась за кораблем, и внезапно увидел дьявола…Дьявола собственной персоной!

Жуткая, искривленная в ухмылке физиономия показалась ему среди зарослей, блеснули широко раскрытые, горящие глаза, и потом — словно пелена спала с его глаз — в сплошной чаще узрел он другие лица, руки, груди, нагие, бронзовые, блестящие тела, целую толпу неподвижных фигур, которые, казалось, жадно вглядывались в него, готовые накинуться и утащить с собой прямо в ад.

Потрясение лишило его речи и парализовало мышцы. Не мог издать ни звука, не мог даже двинуться с места, и сердце у него готово было выскочить из груди.

Тут ветви дрогнули, зашелестели листья, и стадо дьяволов кинулось вперед, вверх по реке. Генрих видел, как они мчатся, пригнувшись к земле, мелькают то тут, то там, исчезают в тени и вновь показываются в просветах зелени. Наконец вся орда рассеялась в непонятном безумном испуге и пропала, словно сквозь землю провалилась.

Он все ещё стоял, всем весом навалившись на релинг, с трудом переводя дух и чувствуя, как струи пота текут во всему телу. Его мутило от отвращения и тревоги. Побелевшими губами он пытался шептать молитвы. Вздрогнул, почувствовав на плече чью-то руку; не слышал ни шагов, ни слов, произнесенных шевалье де Бельмоном, остановившимся рядом.

— Вам плохо, мсье Шульц? — ещё раз спросил тот.

Генрих выпрямился и оглянулся через плечо.

— Душно, — буркнул он.

— Точно, — согласился де Бельмон. — Любуетесь нашими помощниками? — любезно продолжал он. — Они сильны, как лошади, и любопытны, как мартышки.

— О ком вы? — удивился Шульц.

— Да вон о тех, — Бельмон кивком указал на чащу. — Они нас будут брать на буксир. Сейчас джунгли кончатся, по крайней мере отступят от берега. Подадим линь на берег и эти люди…

— Люди?! — воскликнул Генрих.

— Gente sin razon, если хотите — так именуют их испанцы. Но лично я считаю, что они люди, между прочим, как счел и Павел III ещё сорок пять лет назад.

Генрих недовольно поморщился: упоминание о Папе прозвучало в устах этого еретика как насмешка. Однако Папа непогрешим, а существа, которые мелькнули среди зарослей, видимо, были индейцами, а не обитателями преисподней. Как бы там ни было, все к лучшему.

— Если они достаточно сильны, остальное не важно, — буркнул он. — Где закрепим лини?

— Пожалуй, к клюзу, и ещё за фок — и гротмачты.

Они занялись этим, а потом Шульц и сам увидел, что джунгли действительно отступают от воды по обеим берегам реки.

Около двух сотен индейцев, выйдя из леса, ждали, когда подадут буксир. Русло сужалось, вода становилась глубже и темнее, почти черной, ленивое течение тоже оживилось и рвалось навстречу. Гребцы налегали изо всех сил, однако пироги едва продвигались против течения.

Еще несколько лодок выскочили из-под кормы “Зефира”, и когда оказались у бортов, стоявшие в них воины подхватили лини и перевезли их на сушу. Полунагие “дьяволы”, разделившись на три отряда, впряглись в буксиры и принялись тянуть. Остальные отталкивали нос корабля, чтобы не слишком приближался к берегу.

По истечении часа опять пришлось перейти на буксировку исключительно лодками, поскольку пешим на берегу дорогу преградили болотистые притоки — или рукава — Амахи.

Так повторилось ещё несколько раз. И каждый раз индейцы переправлялись на лодках, перевозя и лини тоже, и снова трогались дальше.

Джунгли отступали все дальше, солнечные поляны раскрывались все шире, тут и там появились хижины с острыми крышами из пальмовых листьев, окруженные ухоженными полями и садами молодых плодовых деревьев. Дети, в основном чернокожие, выбегали к самой воде, а мужчины и женщины оставляли работу в поле, чтобы разглядеть корабли белых. Наконец — уже под вечер — показался большой поселок из деревянных домов на высоких сваях, протянувшийся вдоль левого берега реки.

— Нагуа, — сказал Бельмон.

Шульц был разочарован. Он воображал, что увидит улицы и дворцы, если и не такие, как в Теночтитлане, то во всяком случае напоминающие город. Тут же не было даже улиц — только длинный, тянущийся на милю, если не больше, ряд прямоугольных деревянных сараев без окон, обращенных входом на сушу. “Улицей” же служила дорога шириной ярдов шесть, укрепленная со стороны реки крупными валунами и тянувшаяся между сваями, на которых стояли те самые сараи.

Единственным каменным зданием оказалась резиденция местного владыки. Она была выстроена на небольшом пригорке в нескольких сотнях ярдов от реки, напротив пристани, разделявшей поселок на две равные части. Помост из огромных бревен, опиравшийся на могучие сваи, вбитые в дно параллельно берегу, выступал до середины протоки. За ним, по сторонам обширной площади, возвышались два навеса на каркасах из нетесанных бревен, с глинобитными стенами, а дальше — ещё несколько более представительных зданий, тоже из глины, подкрепленной каменными контрфорсами.

Еще дальше почва поднималась, образуя довольно крутой холм, склоны которого были превращены в террасы, окруженные на половине высоты мощным двойным частоколом. На плоской вершине за каменной стеной с амбразурами поднималось тяжеловесное сооружение, формой напоминавшее пирамиду со срезанной верхушкой, с двумя окружавшими его галереями и чем-то вроде квадратного павильона с острой крышей, украшенной яркими орнаментами. Там жил Мудрец.

Толпа на помосте и на площади застыла в молчании. Состояла она исключительно из индейцев. В первых рядах, за шеренгой воинов, вооруженных то копьями и щитами, то луками и каменными топорами на коротких деревянных рукоятках, видны были только мужчины. Женщины с детьми скрывались за их спинами или выглядывали из кустов и из-за изгородей. Было их куда меньше; мужчины составляли большинство населения Нагуа, а может быть и всего царства.

Четверо белых — Мартен, Бельмон, Шульц и Уайт — на палубе “Зефира” ожидали прибытия Квиче, который должен был приветствовать их и проводить в свой дворец. Уайт был в бешенстве, что приходится ждать “какого-то дикаря”, и Шульц разделял его настроение. Вдобавок он опасался какого-нибудь подвоха или просто предательства. По его мнению, нельзя было доверять созданиям, вид которых слишком смахивал на подданных Вельзевула.