Cecil Forester - Адмирал Хорнблауэр в Вест-Индии

– Я с трудом могу поверить, что Хаднатт…

– Именно о Хаднатте я и хотела с тобой поговорить, – сказал Барбара. Голос ее звучал резко. Она выглядела более чопорной, чем обычно, выпрямившись – нельзя было найти спину прямее, и встретила взгляд Хорнблоуэра твердым взором, напоминавшим взор солдата, который, застыв по стойке «смирно», ожидает смертного приговора.

– В чем дело, дорогая?

– Ты станешь ненавидеть меня, – сказала Барбара.

– Нет! Никогда!

– Ты не знаешь того, что я собираюсь сказать тебе.

– Что бы ты мне не сказала…

– Не спеши так говорить! Сначала выслушай. Я освободила Хаднатта. Это я организовала его побег.

Эти слова прозвучали как удар грома. Или, скорее так, как если бы при полном штиле грот-марса рей без предупреждения рухнул бы на палубу.

– Дражайшая моя, – произнес Хорнблоуэр, все еще не веря, – ты устала. Почему бы тебе…

– Уж не думаешь ли ты, что я брежу? – спросила Барбара. Ее голос по-прежнему звучал как-то отчужденно, с совершенно незнакомой Хорнблоуэру интонацией. Так же как и горький смех, которым она сопровождала слова. – Это случилось. Это конец моему счастью.

– Дорогая…– сказал Хорнблоуэр.

– О! – произнесла Барбара. В одном этом звуке вдруг прозвучало столько всепоглощающей нежности, суровые черты ее лица смягчились, но тут же она снова выпрямилась и отдернула руки, которые протянула к нему. – Пожалуйста, выслушай. Сейчас я расскажу тебе. Я освободила Хаднатта… Я освободила его!

Не было сомнений, что она отдает себе отчет в том, что говорит, независимо от того, правда это, или нет. И Хорнблоуэр, не в силах пошевелиться, и, не сводя с нее взгляда, постепенно начал осознавать, что все-таки это правда. Это осознание просачивалось сквозь слабые места в его неверии, и по мере того, как получал новые свидетельства, этот прилив поднимался все выше.

– В ту последнюю ночь в Адмиралти-хаузе! – воскликнул он.

– Да.

– Ты вывела его через садовую калитку!

– Да.

– Значит, Эванс помогал тебе. У него был ключ.

– Да.

– И этот парень в Кингстоне – Боннер – тоже должен был помогать тебе.

– Ты сказал, что он, в некотором роде, негодяй. По крайней мере, он был готов пойти на авантюру.

– Но… но что со следом, по которому шли собаки?

– Кое-кто протащил по земле на веревке рубашку Хаднатта.

– Но даже если так…? – Ей не было необходимости отвечать – произнося последние слова, он сам вывел следующее умозаключение. – Эти двести фунтов!

– Деньги, которые я просила у тебя для этого, – сказал Барбара, не прощая себе ничего. Чего будет стоит вознаграждение в десять фунтов, если кто-то может предложить две сотни за содействие в побеге заключенного. Теперь Хорнблоуэру стало ясно все. Его жена преступила закон. Она посмеялась над авторитетом флота. Она… Прилив чувств внезапно поднялся до нового уровня.

– Это же уголовное преступление! – сказал он. – Тебя могут сослать пожизненно… отправить в Ботани-Бей!

– Ну и что? – воскликнула Барбара. – Ботани-Бей! Неужели так важно, что ты узнал об этом? Теперь ты не когда не будешь любить меня?

– Дорогая! – последние слова были настолько невероятными, что ему не нашлось, что сказать в ответ. Он напряженно размышлял над тем, что ему сказал Барбара. – Этот тип, Боннер, может шантажировать тебя.

– Он виновен так же, как и я, – сказала Барбара. Здесь неестественная резкость ее голоса достигла своего пика, и внезапно сменилась привычными мягкими интонациями, прозвучавшими в ее следующих словах, нежностью, которую она не могла сдержать и расцвела той знакомой головокружительной улыбкой, предназначавшейся ее мужу:

– Ты думаешь только обо мне!

– Разумеется, – изумленно сказал Хорнблоуэр.

– Но ты должен подумать о себе. Я предала тебя. Я обманула тебя. Я воспользовалась твоей добротой, твоим благородством. Увы!

Улыбка сменилась слезами. Мучительно было видеть искаженное лицо Барбары. Она все еще стояла, как солдат в строю, не позволяя себе закрыть лицо руками, слезы текли по щекам, ее черты не выражали иных чувств, кроме стыда. В этот момент он должен был бы заключить ее в объятья, но до сих пор стоял, не в силах пошевелиться от изумления, а последние слова Барбары внесли в его ум дополнительный сумбур, продолжавший парализовать его. Если что-то произойдет, последствия будут необратимыми. Полмира поверит, что Хорнблоуэр, легендарный Хорнблоуэр, потворствовал побегу мелкого преступника. Никто не заподозрит правды, но если такое и случится, то полмира будет смеяться над Хорнблоуэром, которого одурачила его собственная жена. Непреодолимая, ужасная пропасть разверзлась перед ним. Однако существовала и другая пропасть – невыносимая мука от того, что Барбара страдает.

– Я собиралась сказать тебе, – сказала Барбара, стоя все так же навытяжку, слезы, заливали ее глаза, так что она ничего не могла видеть. – Я собиралась сказать, когда мы пришли домой. Об этом я думала перед ураганом. И тогда, в рубке, я собиралась сказать тебе, после… после того, как сказала тебе о другом. Но было некогда – тебе нужно было идти. Сначала я сказала, что люблю тебя. Я сказала тебе это, хотя вместо этого должна была рассказать о другом. Должна была.

Она не искала себе оправданий, не просила, она готова была отвечать за то, что сделала. И там, в рубке, она сказала ему, что любит его, что никогда не любила никого другого. Эта последняя мысль привела его в чувство. Ему удалось стряхнуть с себя то изумление, замешательство, делавшее его беспомощным. В мире нет ничего, важнее Барбары. Теперь он обрел способность двигаться. Два шага вперед – и она в его объятьях, ее слезы – на его губах.

– Любимая! Дорогая! – сказал он, потому что, ослепнув от слез и не веря в то, что происходит, она не отвечала.

Потом, несмотря на тьму, окутывающую ее, она поняла, и ее руки обвились вокруг него, и в целом мире нельзя было найти большего счастья. Гармония никогда не была более совершенной. Хорнблоуэр поймал себя на мысли, что улыбается. От полноты счастья он готов был разразиться громким смехом. Это была его давняя слабость – смеяться, хихикать в мгновенье кризиса. Он мог бы рассмеяться теперь, если бы позволил себе это сделать – рассмеяться над всем этим смешным инцидентом, он мог бы хохотать без удержу. Однако благоразумие подсказывало ему, что смех в данный момент будет неуместным. И тем не менее, целуя Барбару, он не мог удержаться от улыбки.

Речь идет о войне между Англией и США в 1812-1814 годах. Среди прочих поводов к войне было и то, что англичане задерживали в море американские торговые суда.

Его Превосходительство контр-адмирал лорд Хорнблауэр, кавалер ордена Бани. Его Превосходительство генерал-лейтенант граф де Камброн, кавалер Большой Звезды Почетного Легиона.