Николай Черкашин - Одиночное плавание

Боевой корабль, сложная и малопонятная техника, оружие, секретные документы, океанские походы… Да мало ли что может случиться в кубриках, в отсеках на глубине или в нейтральных водах! И за все, что натворит любой член м о е г о экипажа, за все, что случится с моим кораблем, отвечать мне, замполиту, наравне с командиром - перед адмиралом, перед парткомиссией, перед трибуналом, перед совестью, перед отцами и матерями, доверившими нам своих сыновей.

Вся моя прошлая - предкорабельная - жизнь казалась сплошным благоденствием.

У глубиномера, размеченного на сотни метров, нет ограничителя. Та часть его циферблата, которая приходится на запредельные глубины, заклеена чёрной бумагой. Подводные лодки редко погружаются к предельной отметке. На такую глубину подводный корабль может забросить лишь крайняя нужда или специальное испытание перед дальним походом.

После глубоководного погружения командир будет знать: в погоне за военным счастьем он может смело уходить сюда, на грань небытия; его не подведут ни прочный корпус, ни люди в отсеках…

«Четыреста десятая» готовилась к выходу в полигон, закрашенный на карте в тёмно-синий цвет, каким гидрографы метят впадины океанического ложа.

На плавпирсе у борта подводной лодки груда вещёй, перетащенных из казармы и береговых баталерок: дыхательные аппараты - на каждого члена команды - в серых прорезиненных ранцах; оранжевые спасательные жилеты; синие лодочные одеяла (зеленые - чистые - останутся на базе до нашего возвращения); матросские вещёвые мешки; офицерские чемоданчики; три обшарпанные, с подтеками эпоксидного клея гитары… Венчает эту гору походного скарба видавшая виды швейная машинка, похожая на черную белку с колесом вместо хвоста. Я перехватываю хищный взгляд старпома: о, с каким наслаждением утопил бы он этот швейный агрегат, на котором вшито столько запретных клиньев в матросские клеши! Но на ней же, многострадальной «подолке», старший матрос Дуняшин строчит перед всевозможными смотрами и проверками новехонькие боевые номера, погончики и даже фирменные брезентовые рукавицы - инспектору на память. Только это и мирит старпома с присутствием на борту «дамского механизма».

У меня же вид швейной машинки поверх груды вещёвых мешков вызывает уютное чувство общего скитальчества. Где мы только не выгружали наши лодочные пожитки, куда мы их только не перетаскивали - с берега в отсеки, из отсеков на плавбазы, с плавбаз на плавмастерские, на плавказармы! Плав, плав, плавсостав…

И штурман в кают-компании жалуется своей оббитой в отсеках гитаре:

Всегда мы уходим, когда над планетой бушует весна…,

Динамик боевой трансляции рвет песню:

- Корабль к бою и походу приготовить!

И шагом неверным по лестницам шатким - спасения нет…

- Включить батарейные автоматы! Механизмы провернуть в электрическую, гидравликой и воздухом!

Лишь белые вербы, как белые сестры…

- Проверка сигнализации и аварийного освещёния!

Глядят тебе вслед…

- Штурманило, кончай страдания! Почему боцман не замеряет осадку штевней?!

В дверях кают-компании, как в картинной раме, вырос тучный не по годам помощник командира Федя Руднев. Сегодня он - гроза и ярость. Сегодня из Ленинграда приезжает юная жена, а мы уходим на глубоководное погружение.

- Эх, испортил песню! - выразительно вздыхает штурман и откладывает гитару.

Жестокое слово - боеготовность. Готовность по первому звонку, по первой сирене, по первому командирскому слову, в какую бы сокровенную минуту оно тебя ни застало, - все отстранить… надолго, порой на ощутимую часть жизни, а быть может, и навсегда; готовность выйти в море, готовность принять бой, готовность победить…

Невидимый ураган проносится по нашим береговым делам: у штурмана завтра подходит очередь на долгожданный мебельный гарнитур «Юпитер»; Мартопляс собирался ехать на вокзал - встречать жену с сынишкой; боцман приглашен на свадьбу к брату; у Симбирцева заказан в ресторане столик на двоих; мичман Фролов, старшина команды штурманских электриков, собирался на заключительный сеанс к заезжему косметологу - свести остатки вытатуированной на груди русалки; у меня горит двенадцатый том Достоевского - сегодня последний день выкупа…

Штурман будет качать Юпитер на зеркальце секстанта, жена механика доберется до города сама, оставив вещи в камере хранения, свадьба отгремит без боцмана, любимая женщина старпома простит сорванный вечер, на груди мичмана Фролова так и будет синеть несведённый хвост злополучной русалки, полное собрание сочинений останется без двенадцатого тома - все это незримым шлейфом взовьется за острой кормой… Главное, что в назначенный час н в назначенном квадрате подводная лодка скроется в глубине. Это и есть боеготовность.

Белесая пелена затягивает гавань. Апрельский ветерок - тёплый, влажный - волнует, как женское дыхание у самых губ. Инженер-механик Мартопляс ворчит:

- Туман в баллоны забивать - никакого селикагеля не напасешься…

Дизель-компрессоры сейчас подзаряжают систему воздуха высокого давления, и сосать им туман совсем некстати. Погоны на плечах меха коробились, пересохшие от жара дизельного отсека. Высокий, худой, чем-то похожий на свое длинное офицерское звание «капитан-лейтенант-инженер», Мартопляс склонен к фаталистическому взгляду на жизнь: «Все, что может сломаться - сломается». Но это вовсе не мешает ему внушать своим трюмным, электрикам, мотористам, детерминистскую мысль: «Нет аварийности неизбежной, оправданной, есть чье-то разгильдяйство, есть чья-то халатность…»

Вещи, а затем и провизию грузили сразу в три люка - торпедный, рубочный и кормовой аварийный.

«Четыреста десятая» уходила на глубоководное погружение. Из всех предпоходных испытаний это - проверка прочного корпуса на предельной глубине - самое серьезное.

Подводная лодка вытягивала свое длинное тело из узкого просвета между стенкой и соседним корпусом медленно, плавно, бесшумно, как хорошо смазанный клинок выходит из ножен. Со времен финикийских триер военные корабли были узкими и длинными.

Отсеки - стальные наши траншеи. Приходишь из города, спускаешься в них - и испытываешь такое же чувство, как солдат, вернувшийся из тыла на передовую.

Перед выходом в море - дифферентовка. Мы погружаемся прямо в гавани, чтобы уравновесить лодку под водой, перегоняя балласт то в носовые, то в кормовые цистерны. Мы погружаемся на виду города и на виду гидрометеопоста.

Я навел зенитный перископ на гору Вестник. Сквозь угломерную сетку увидел потемневший от непогоды сруб, оплетенный паутиной антенн, и сигнальную мачту на месте сверженного креста. Алтарную апсиду прорезало панорамное окно. Мощные призмы перископа приблизили его настолько, что стал различим и силуэт женщины с пушистыми волосами… Странно было видеть её отсюда, из-под воды, из мира почти потустороннего. Я крал её взглядом… Но тут боцман сработал рулями - и стекла перископа залила тусклая зелень глубины.