Кормак Маккарти - За чертой

Он стоял, глядя поверх забора в сторону западных гор. Девушка наблюдала.

— Déme su mano, [824]— сказала она.

— ¿Mánde? [825]

— Déme su mano. [826]

Свою руку, сжатую в кулак, она выставила перед собой. Он сел на корточки, протянул к ней ладонь, и она насыпала в нее горсть очищенных орехов, а потом закрыла его руку своими и быстро огляделась по сторонам, словно это было тайное приношение, которого никто не должен заметить.

— Andale pues, [827]— сказала она.

Он поблагодарил ее, встал и пошел по двору обратно, поднялся в свою комнату, но, когда снова выглянул в окно, девушки уже не было.

День за днем он ехал по нагорьям Бабикоры. Костер старался разводить в укромных низинках, ночами выходил на луг, во всеобъемлющей тиши ложился навзничь и смотрел, как горит и искрится над ним небосвод. По пути назад к костру в те ночи он частенько думал о Бойде, представлял себе, как он сидит перед сном у такого же костерка в такой же местности. Костерок в bajada [828]лишь слегка отсвечивает, укрытый в пазухе земли, как будто это некое тайное сияние горящего земного ядра, прорвавшееся во внешнюю тьму. При этом самому себе Билли виделся человеком, у которого никакой прежней жизни никогда не было вообще. Как будто он каким-то образом несколько лет назад умер и с тех пор стал совершенно другим существом, у которого нет ни предыстории, ни каких-либо видов на будущее.

В этих своих скитаниях время от времени он встречал команды бакерос, проезжавших по горным лугам, — иногда на мулах, потому что мулы в горах устойчивее, иногда со стадами коров. Ночами в горах холодновато, но все они бывали одеты на вид весьма легко, а для ночевки имели только одеяла серапе. Местные называли пастухов mascareñas, [829]потому что в Бабикоре в основном разводили беломордую породу коров, и agringados, [830]потому что они работали на «белого человека». В молчании они гуськом пересекали откосы и осыпи — держали путь через перевалы на высокогорные, богатые травами долины, сидя верхом в непринужденных, но при этом совершенно одинаковых позах. И только солнечные зайчики по сторонам — от жестяных кружек, притороченных к рожкам их седел. Ночами он иногда видел их костры в горах, но близко никогда не подходил.

В один прекрасный вечер, перед самой темнотой, он выехал на дорогу, свернул по ней и поехал на запад. Красное солнце, горевшее впереди в широком промежутке между двух гор, потеряло форму и медленно рассасывалось, растекалось по всему небу, зажигая его темно-красным послесвечением. Когда опустились сумерки, вдалеке на равнине вдруг возник единственный желтенький огонек жилья; Билли поехал на него и в конце концов оказался перед маленькой хижиной, обшитой вагонкой. Сидя верхом рядом с ней, он кликнул хозяев.

В дверях появился мужчина, вышел на открытую веранду.

— ¿Quién es? [831]— сказал он.

— Un vaquero. [832]

— ¿Cuántos son ustedes? [833]

— Yo solo. [834]

— Bueno, — сказал мужчина. — Desmonte. Pásale. [835]

Билли спешился, привязал коня к столбику крыльца, поднялся по ступенькам и снял шляпу. Мужчина придержал для него дверь, он вошел, мужчина вошел следом, затворил дверь и кивнул в сторону горящего очага.

Они сели, стали пить кофе. Звали мужчину Кихада; индеец яки из западной Соноры, он оказался тем самым gerente [836]Науэричикского отделения асьенды Бабикора, который когда-то разрешил Бойду отсечь родительских коней от табуна и забрать их. Кихада давно заметил одинокого гюэро, который скитается по горам, и попросил альгуасила его не трогать. Гостю он объявил, что знает, кто он и зачем здесь. Сказал и откинулся на спинку кресла. Поднял чашку к губам и отпил, глядя в огонь.

— А, так вы, значит, тот самый начальник, который вернул нам коней, — сказал Билли.

Тот кивнул. Подавшись вперед, он бросил взгляд на Билли, а потом опять сел, глядя в очаг. Толстостенная фаянсовая чашка без ручки, из которой он пил, была похожа на химическую ступку; он сидел, опираясь локтями в колени и держа ее перед собой в обеих руках; Билли подумал, что он сейчас скажет что-нибудь еще, но он молчал. Билли сделал из своей чашки глоток и снова сидел, держа ее в руках. Поленья в огне потрескивали. Во внешнем мире царила тишина.

— Значит, мой брат погиб? — сказал он.

— Да.

— Его убили в Игнасио-Сарагосе?

— Нет. В Сан-Лоренсо.

— И девушку тоже?

— Нет. Когда ее уводили, она была вся в крови и не держалась на ногах. Естественно, все подумали, что ее застрелили, но это не так.

— И что с ней сталось?

— Не знаю. Может быть, вернулась к семье. Она ведь совсем девчонка.

— Я спрашивал о ней в Намикипе. Там тоже не знают, что с ней.

— В Намикипе тебе никто ничего не скажет.

— А где мой брат похоронен?

— В Буэнавентуре.

— Надгробие какое-нибудь есть?

— Доска. Люди его любили. Он очень их к себе располагал.

— В Ла-Бокилье он не убивал однорукого.

— Я знаю.

— Я там был.

— Да. Он убил двоих в Галеане. Никто так и не понял зачем. Они даже не работали в латифундии. Но брат одного из них был приятелем Педро Лопеса.

— Альгуасила.

— Альгуасила. Да.

— Однажды он увидел его в горах — его и двоих его подручных; они втроем в сумерках спускались по гребню. У альгуасила была короткая сабля в ножнах на поясе, и, кто бы ни окликал его, он никогда не отзывался.

Кихада откинулся на спинку кресла и сидел, скрестив ноги в сапогах, с чашкой на коленях. Оба смотрели в огонь. Будто следят за процессом обжига. Кихада поднял чашку, будто хочет отпить. Но снова ее опустил.

— Бабикора — это сплошная огромная латифундия, {104} — сказал он. — Которая сохранилась только благодаря богатству и влиянию мистера Херста. А вокруг тысячи campesinos [837]в лохмотьях. Как думаешь, кто одержит верх?

— Не знаю.

— Его дни сочтены. {105}

— Мистера Херста?

— Да.

— А зачем вы на него работаете?

— Затем, что мне платят деньги.

— А кто такой был Сокорро Ривера?

Кихада тихонько постучал по ободку своей чашки золотым кольцом на пальце:

— Сокорро Ривера пытался поднимать рабочих на борьбу с этой латифундией. {106} Пять лет назад его и еще двоих убили на окраине Лас-Баритаса бойцы из «Белой гвардии». Убитых вместе с ним звали Креценсио Масиас и Мануэль Хименес.

Билли кивнул.

— Дух Мексики очень стар, — сказал Кихада. — Кто говорит, что постиг его, либо дурак, либо лжец. Либо и то и другое. Теперь, когда янки их снова предали, мексиканцы принялись выставлять напоказ свое индейское происхождение. Но для нас они все равно чужие. Особенно для народа яки. У яки хорошая память.

— Наверное, вы правы. А вы моего брата видели с тех пор, как мы с ним забирали лошадей?

— Нет.

— А откуда вы про него все это знаете?

— Он сам себя загнал в ловушку. Куда в его положении кинешься? Со всей неизбежностью он оказался у Касареса. Всегда идешь к врагам своих врагов.