Кормак Маккарти - За чертой

Весь день на дороге никого не было. Вечером опять отправился искать вторую лошадь. Подумал — может быть, она ушла вверх по течению или ее забрали с собой бандиты, но, так или иначе, больше он ее никогда не видел. К приходу темноты спички высохли, он развел костер, поставил вариться фасоль и сел у огня, слушая, как шумит в темноте река. Ватного цвета луна, которая еще днем маячила на восточной стороне небосклона, встала прямо над головой, и он, лежа в одеялах, смотрел, не промелькнет ли на ее фоне летящая к верховьям, на север, какая-нибудь птица, но если она и мелькнула, то он этого не заметил и через какое-то время уснул.

В ночи, когда он спал, к нему подошел Бойд, сел на корточки у таинственно рдеющих углей, как прежде сотни раз это делал, его губы тронула легкая улыбка — не то чтобы циничная, но почти, — снял шляпу и, держа ее перед собой, заглянул в нее. В этом сне Билли знал, что Бойд умер, так что к прочности его бытия следовало подходить с осторожностью, ибо то, что требовало осмотрительности в жизни, в смерти предполагает то же самое, только в удвоенном размере, — нельзя ведь знать наверняка, какое слово или жест может привести к его исчезновению, уходу обратно туда, в ничто, откуда он теперь явился. Когда в конце концов Билли все-таки спросил его, каково это — быть мертвым, Бойд только улыбнулся, отвел взгляд и ничего не сказал. Они говорили о других вещах, и Билли все старался не просыпаться, силился не спугнуть невзначай этот сон, но призрак стал тускнеть и выцветать, и он проснулся, лежал, сквозь переплетение ветвей глядя вверх, на звезды, и пытаясь думать о том, что это за место, где сейчас может быть Бойд, но тут же заново осознал, что Бойд мертв, что его кости, завернутые в чехол от скатки, висят чуть поодаль на дереве, и тогда он уткнулся лицом в землю и зарыдал.

Утром сквозь сон услышал крики погонщиков, щелканье хлыстов и нестройное пение в лесу ниже по течению. Натянул сапоги и подошел туда, где на сухих листьях лежал конь. Его бок под одеялом вздымался и опадал (в глубине души Билли боялся, что увидит коня недвижимым и охладевшим), а когда он склонился к нему, конь повел на него одним глазом. В котором, словно в чаше, отразилось небо наверху, изогнутые деревья и нависшее над ним лицо хозяина. Он приложил к груди животного ладонь — туда, где глина запеклась, высохла и потрескалась. От крови шерсть вокруг сделалась жесткой и кололась. Он погладил коня по мускулистому плечу, заговорил с ним, а конь лишь медленно выдыхал через нос.

Он снова принес коню воды в шляпе, но, не вставая, конь пить не мог. Билли присел к нему и стал смачивать ему рот ладонью, слушая, как погонщики на дороге подтягиваются все ближе, а через некоторое время поднялся, вышел и встал в ожидании.

Они появились из-за деревьев с упряжкой из шести волов и были в одеждах, которых он ни на ком прежде не видывал. То ли индейцы, то ли, может, цыгане, судя по ярким рубашкам и кушакам. Они правили упряжкой с помощью единственной вожжи, идущей к вознице от оголовья коренного животного, и специальных палок, связывающих удила одного животного с ярмом на шее другого. Волы двигались трудно, покачивались в постромках, их дыхание на утреннем холоде вырывалось клубами пара. Позади них на самодельном плоту из сырого леса, поставленном на колесные пары от грузовика, ехал аэроплан. Аэроплан был старый, музейного вида и полуразобранный: крылья сняты и привязаны веревками к фюзеляжу. Когда плот сотрясало на ухабах, руль направления на вертикальной плоскости стабилизатора беспорядочно покачивался влево-вправо, будто корректируя курс, волы тяжело раскачивались, а разномастные автомобильные шины, сминаясь на булыганах, медленно переваливались через ямы и давили бурьян сразу на обеих обочинах узкой дороги.

При виде незнакомца возчики стали воздевать руки и разразились громкими приветствиями. Почти что так, будто заранее ожидали в один прекрасный день с ним встретиться. На них были бусы и серебряные браслеты, у некоторых золотые кольца в ушах, они ему что-то кричали и руками показывали по узкой дороге дальше — дескать, вон! вон там! — имея в виду травянистое плоское место, где у них будет остановка и все сойдутся вместе. Аэроплан представлял собой практически скелет — с голых, гнутых на пару ясеневых шпангоутов и нервюр свисали обрывки выгоревшего на солнце миткаля, когда-то крашенного в цвет жженой умбры, так что внутри виднелись проволоки и тросы, ведущие в хвост к рулям направления и высоты; на виду были и потрескавшиеся сиденья, кожа которых от дождей и солнца почернела и скоробилась, а против них шелушащиеся облезшим никелем ободки приборных циферблатов, потускневших и затуманенных в результате абразивного воздействия песков пустыни. Подкосы и распорки крыльев, связанные вместе, принайтовлены к фюзеляжу отдельно, лопасти пропеллера загнуты назад вдоль капота, а стойки шасси заломлены под брюхо.

Проследовав мимо, они остановились на плоском месте и, оставив самого младшего следить за волами, вернулись, на ходу скручивая цигарки и передавая друг другу esclarajo, [863]сделанную из гильзы полудюймового калибра, в которой фитилем служил кусок шнурка. Они оказались цыганами из штата Дуранго, и первое, о чем они его спросили, — это что с конем.

Он сказал им, что коня ранили и что, на его взгляд, ранили опасно. Один из цыган спросил его, когда это случилось, и он ответил, что сутки назад. Тот послал одного из мужчин помоложе обратно к плоту, и через несколько минут он вернулся со старым холщовым вещмешком. После этого все отправились в рощу смотреть коня.

Цыган опустился среди палой листвы на колени и заглянул животному в глаза. Потом отлепил засохшую грязь от его груди и осмотрел рану. Поднял взгляд на Билли.

— Herida de cuchillo, [864]— сказал Билли.

В лице цыгана не дрогнул ни один мускул, и глаз от Билли он не отводил. Билли обежал глазами остальных. Все сидели на корточках вокруг коня. Билли подумал, что если конь умрет, это им будет еда. А вслух сказал, что на коня напал психованный придурок — грабитель, один из четверых в банде. Цыган кивнул. Провел тыльной стороной руки у себя под подбородком. На коня больше не смотрел. Спросил Билли, не склонен ли он этого коня продать, и тут впервые Билли уверился, что конь выживет.

Все сидели на корточках, смотрели на него. Он остановил взгляд на старшем. И сказал, что это конь его покойного отца, так что он не может с ним расстаться. Цыган опять кивнул и открыл вещмешок.

— Porfirio, — сказал он. — Tráigame agua. [865]

Бросил взгляд между деревьев в направлении стоянки Билли, где подымалась тонкая струйка дыма, протянувшаяся в неподвижном утреннем воздухе, как веревка. Крикнув своему посланцу, чтобы он воду вскипятил, цыган снова посмотрел на Билли.