Виктор Тюрин - Человек человеку волк или Покорение Америки

Во всем этом было что-то гнилое, изъеденное болезнью изнутри, умирающее. Это ощущение было настолько ярким, что меня даже передернуло при подобной мысли.

Я даже невольно ускорил шаг, стараясь побыстрее выбраться из этих мест. Некоторое время плутал грязными и узкими улочками, пока не вышел на широкую и шумную улицу. И словно попал в другую жизнь, где много яркого солнца, свежего морского воздуха и ярко и красиво одетых людей. Разница «там» и «здесь» оказалась настолько разительна, что я автоматически сделал пару шагов назад, отступив в тень здания, чтобы не нарушать великолепия этого красочного зрелища. Солнце отражалось в каменных плитах тротуаров, отполированных до блеска бесчисленным множеством ног и в стеклянных витринах магазинов. Его блики лежали на золотых и серебряных часовых цепочках мужчин или переливались в гранях драгоценных камней на прелестных женских шейках. Но солнце было только фоном в этой яркой и сочной картине, основой композиции здесь являлись люди. Они шли нарядные и довольные жизнью. В одиночку, парами и компаниями. Даже не шли, они несли себя, словно находились на подиуме, на показе коллекции прославленного художника — модельера. Нетрудно было заметить, что это был показ не только нарядной, хорошо сшитой одежды и драгоценностей, но и своего положения в обществе. На эту мысль меня натолкнула встреча двух пар в возрасте сорока пяти — пятидесяти лет. Завистливый взгляд, сопровождаемый низким раболепным поклоном с одной стороны и полный чванства и пренебрежения, кивок с другой стороны. Их отношения не мог не заметить лишь только слепой. Люди, не стесняясь, выпячивали то, что намного позже стали прятать в тайниках своей души.

"Хватит философствовать. Смотри лучше".

И я смотрел, правда, больше на женщин. На данный момент они привлекали мой взгляд не столько красотой и обаянием, сколько пестротой нарядов. Иной раз сочетание цветов прямо резало глаз. Платье одного цвета, накидка с пестрым капюшоном другого цвета, к тому же на яркой подкладке другой расцветки. Вдобавок на всем этом висят разноцветные ленты, бантики, шелковые кисти! И этого еще мало! В руках каждой дамы еще и зонтик яркой расцветки. За этой радугой, состоящей из женской красоты и ярких нарядов, не сразу можно было заметить мужчин. Те смотрелись в основном серо-синими пятнами, основными цветами сюртуков и брюк. Если к ним добавить белый отложной воротничок, часовую цепь и трость, а к лицу приклеить бакенбарды и ухоженную бородку, то получите полное представление о мужчине второй половины девятнадцатого века, как молодом, так и в годах. Проследив глазами за хорошо одетым молодым джентльменом в сером шелковом цилиндре, изящно, даже с налетом артистизма, играющим со своей тросточкой, я неожиданно наткнулся на его случайный взгляд, брошенный на меня. Встретившись с ним глазами, я прочитал в нем брезгливость и отвращение, точно так же, как я недавно смотрел на свинью. Этот взгляд заставили меня посмотреть на себя со стороны. Рубаха грязная и мятая, пропитанная едкими тюремными запахами, такие же брюки. Стоптанные, разбитые, давно потерявшие свой первоначальный цвет, башмаки. Взгляд уязвил меня, заставил почувствовать себя тем, кем я сейчас выглядел. Нищим, бродягой, отбросом. Я никогда не испытывал подобного ощущения. И мне оно сильно не понравилось. Ощущение праздника в душе окончательно сошло на «нет». Мне оставалось только не обращать внимания на подобные взгляды и отстраненно наблюдать дальше за жизнью большого города, но как это сделать, когда каждый взгляд обливал тебя новой порцией брезгливого отвращения. Проблема разрешилась просто, стоило мне перевести взор на дорогу. Громадное количество колесного транспорта самых разных конфигураций, двигающееся в обе стороны дороги способно поразить любое воображение в первую минуту. Чего здесь только не было. Наемные кабы и коляски: двуколки, фаэтоны, тильбюри на огромных колесах и собственные выезды. Правили лошадьми, восседая на козлах, как негры, так и белые. Одеты пестро и нелепо. Черные и белые шляпы, лакированные фуражки. Куртки черного, коричневого, зеленого и синего цвета. Над мостовой стоял грохот обитых железом колес карет и телег, цоканье копыт, ржанье лошадей, гиканье и крики кучеров, свист кнутов. Только теперь я обратил внимание на кучи лошадиного навоза на обочинах дороги, а мой нос уловил их «аромат». Но тут же мое внимание привлек остановившийся, на противоположной стороне дороги, омнибус, городской транспорт девятнадцатого века. Не успел я полюбоваться галантностью кондуктора, помогавшего женщинам сойти с последней высокой ступеньки, как взгляд уловил новую диковинку.

Это была карета с неграми на запятках, одетыми в ливреи с золотыми позументами. Я заметил злые взгляды группки мужчин, которыми они обменялись при виде этой кареты, а, судя по брошенной из толпы грубой и презрительной фразе, брошенной вдогонку экипажу, это был какой-то плантатор с Юга. Насколько я мог судить, даже четыре года прошедших после окончания войны не смогли примирить враждующие стороны. Отсюда презрительные плевки и неприличные жесты в сторону экипажа южанина. Когда картина потеряла остроту и первые впечатления улеглись, я решил более детально изучить местных красоток. Но, только приступил к изучению, как заметил фигуру полисмена, решительно направляющегося в мою сторону. Нетрудно было предугадать, по его строгой физиономии и тяжелой дубинке, которую он мастерски крутил в руке, его дальнейшие действия. Решив не нарываться на неприятности, я развернулся и пошел обратно. Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Полисмен стоял на моем месте и также как до этого я, смотрел на толпу. Чувство тоски и одиночества сжало мое сердце. Чужак! Уже в который раз я почувствовал себя чужим в этом мире. Полицейский, прогнал меня, как…. бродячую собаку. Это был последний штрих, окончательно испортивший мне настроение. Я выругался по-русски от души, громко и с чувством. Проходившие мимо меня в этот момент люди, не поняли ни слова из сказанного, зато, сразу почувствовав агрессию в моем голосе, старались держаться от меня как можно дальше, бросая при этом настороженные взгляды. Заметив их, я криво усмехнулся, после чего двинулся дальше. Еще час тому назад я радовался жизни, а теперь снова не доволен. Усмехнувшись несовершенству человеческой души, я несколько успокоился и принялся размышлять: — Ни родственников, ни друзей, ни дома, ни денег. И есть хочется! Может кого-нибудь ограбить?".

С минуту я прокручивал в голове эту мысль. Вопрос, как у принца датского, у меня не стоял: быть или не быть? В моем положении выбирать не приходилось. Конечно, грабить нехорошо, но как я понимаю, бог сначала создал человека с его желудком, а уже потом общество, законы и мораль. Да и мои колебания базировались только в том, что подобную работу я считал позором для себя как для личности и как для профессионала. Я уже почти уговорил себя, как неожиданно вспомнил о бывшем доме Доббсонов. Правда, не столько о самом доме, сколько о погребе, в котором хранились продукты.