Луис Ламур - Гора сокровищ

В широко раскрытых глазах Нел было беспокойство.

— Все это прекрасно, — сказала она, — но если ты погибнешь в этих дурацких горах и твои кости тоже будут лежать непогребенными, твоей маме не станет лучше! Как бы я хотела с ней поговорить! Я бы ей сказала! Я бы сказала, что нельзя посылать сына на верную смерть!

— Она не посылала нас на поиски отца, — ответил я. — Это была наша идея. Но если это принесет покой нашей матери, я готов всю жизнь разыскивать могилу отца.

Нел положила руку на мой рукав.

— Телль, обещай мне, что будешь осторожен, а когда вернешься, то зайдешь ко мне.

— Обещаю, — сказал я. — Я проеду мимо твоего дома и поздороваюсь.

— Нет, ты сойдешь с коня и зайдешь в дом! — воскликнула она.

— Стоит ли? Помнится мне, что старый Джек Бен выпускал заряд соли в того, кто осмеливался приударить за его дочерьми.

Нел вспыхнула.

— Но ведь в тебя он никогда не стрелял, так ведь? Раз ты сидишь в седле, значит не получал такого заряда. Иначе бы до сих пор стоял в стременах!

— А я никогда и не подходил близко к его дочерям, — просто ответил я, — потому что не думал, что из этого что-нибудь получится. — Тут я и сам вспыхнул. — Я не умею ухаживать за женщинами, Нел Трелони, у меня это никогда не получалось. Вот если бы их можно было ловить с помощью лассо, я бы…

— Ну тогда катись отсюда! — Нел отступила назад, глядя на меня, как мне показалось, с отвращением. Впрочем, я никогда не умел читать мысли женщины по выражению их лица и никогда не понимал их. Наверное, я с ними слишком мягок. Иногда бывает полезнее грубость.

Тем не менее когда я повернулся, чтобы уехать, Нел помахала мне рукой, и я подумал, что, может быть, и вправду заеду к ней на обратном пути.

На тропу лучше всего выезжать со стороны города Анимас, но я решил, что не стоит показывать людям, куда я направляюсь, поэтому, вместо того чтобы двинуться к Узловой реке, я поехал к реке Лайтнер, а оттуда охотничьими тропами пробрался к тому месту, где Рубиновое ущелье соединяется с долиной Узловой реки.

Это было прекраснейшее место: горы, и лес, и серебристые потоки воды, иногда довольно приличных размеров. Я взобрался по крутому склону на вершину горы и осмотрелся. Деревьев почти не было, тут и там виднелись редкие осины, а за ними темнел густой лес.

Чуть пониже вершины лежал ствол огромной старой ели, вывороченной ветром. Там, где когда-то росла эта ель, образовалась большущая впадина, которая стала потихоньку зарастать травой. Там я оставил пастись своих лошадей, расседлав их, а сам решил разжечь костер, чтобы приготовить ужин. Я набрал сухих дров, которые почти не давали дыма, и, приготовив ужин, поел, а потом уселся на вершине под двумя деревьями, ветви которых росли низко от земли и создавали укрытие.

Я сидел здесь целый час, вслушиваясь в вечернюю тишину. Солнце садилось за соседнюю гору, и последние лучи его золотили вершины грандиозного горного хребта, лежавшего передо мной. В каньоне, простиравшемся у подножия горы, где я сидел, царил покой, и оттуда тянуло холодом, который приятно освежал после жаркого дня.

Где-то прокричала сова; листья осин были совершенно неподвижны. Редко выпадает увидеть такое — обычно они трепещут на ветру.

Хорошо сидеть вот так, наслаждаясь покоем и безмолвием ночной природы — такого покоя не найдешь нигде, только в самых диких местах. Здесь нет места тщеславию и жадности, здесь только тишина и спокойствие. Тут мне пришла в голову мысль, что отец, наверное, не представлял себе иной жизни, кроме этой. Каким счастьем, наверное, было для него сидеть на скалистой вершине и обозревать мир, лежащий у его ног, держа в руках ружье или нож, — он любил этот мир, но бродил по нему как старый волк — с оскаленными зубами.

Я никогда прежде не задумывался над тем, где будут лежать мои кости, когда милосердный Боже призовет мою душу к себе. Но теперь у меня появилось ощущение, что я хотел бы, как и отец, умереть в горах, чтобы дух мой, подхваченный вольным ветром, унесся на небо.

До этого я никогда не задумывался о смерти, ибо там, где есть человек, нет смерти, а там, где есть смерть — нет человека или образа его. Иногда мне кажется, что человек живет не один, а несколько раз, подобно тому как он проходит не одну, а несколько дорог. Я помню, как однажды в ковбойском лагере один человек читал нам о битве древних греков, происходившей много веков назад, и вдруг я весь вспотел, мне стало трудно дышать. Казалось, будто в меня воткнули нож и повернули его.

Человек взглянул на меня, опустил книгу и сказал: «А я и не знал, что я так прекрасно читаю, Сэкетт».

«Да, ты читаешь очень хорошо, — ответил я. — У меня такое чувство, что я сам участвовал в этом сражении».

«Может быть, и участвовал, Телль, может быть».

Впрочем, мне трудно судить о таких вещах. Пора было ложиться спать — в каньон опустились тени и деревья слились в один кромешный мрак.

И тут я ясно услыхал, как где-то тихонько звякнул о камень металл.

Значит… я здесь не один. Рядом со мной кто-то есть.

Мои руки, сжимавшие приклад винтовки, похолодели. Я не пошевелился, а продолжал сидеть, вслушиваясь в тишину. Но звук больше не повторился; тогда я встал и, стараясь шагать бесшумно, словно кошка, отправился назад, к лагерю.

На месте костра тлели угли.

Я подвел коней ближе к костру и, привязав их к колышкам по обе стороны от своей постели, улегся спать. Теперь никто, будь то человек или животное, не подойдет ко мне незамеченным — кони сразу почуют его и забеспокоятся, а я сплю очень чутко.

Ночью меня разбудил какой-то звук, и некоторое время я лежал без сна. Надо мной пролетел виргинский филин, гонимый то ли голодом, то ли какой другой нуждой. А может быть, он, подобно мне, просто любит ночной лес и получает удовольствие, выписывая круги среди темных елей, похожих в темноте на колонны.

Все животные, обитающие в горах и ведущие ночной образ жизни — мои родственные души. Я так же, как и они, люблю ночную прохладу, небо, усыпанное звездами, и внезапные камнепады, низвергающиеся вниз с головокружительной высоты.

Подобно им, я иногда теряю чувство времени и забываю о том, что надо считать года, — для меня существует только смена времен года, а сколько их сменилось — не так важно.

Наконец я снова уснул и проснулся, когда уже начало светать.

Выбравшись из-под одеяла, я посмотрел на золу, оставшуюся от костра. Сегодня я не буду разжигать костер, чтобы те, кто преследовал меня, не учуяли запах дыма, если они, конечно, не учуяли его еще вчера. Сначала наденем шляпу, как и подобает уважающему себя ковбою, за ней — сапоги, а потом привычным движением обернем пояс с кобурой вокруг талии. Потоптавшись, чтобы размять сапоги, я оседлал коней, бесшумно надел на них упряжь, а потом собрал золу и разбросал ее, чтобы от костра не осталось и следа.