Луис Мастерсон - За честь друга

Все трое были тепло одеты; на двоих были даже меховые шапки. Они замедлили ход; Кейн увидел, как один из них привстал на стременах и вгляделся в следы.

— Следы продолжаются на той стороне, Клэй! Голос показался Клейну потрясающе четким. Это был первый человеческий голос, услышанный им за одиннадцать дней.

— Вперед!

Лошади начали медленно спускаться по рыхлому снегу, приближаясь к его укрытию. Кейн решил подождать, пока они спустятся на дно оврага. Он быстро оглянулся в сторону своей лошади. Только бы она не вздумала подать голос!

Всадники находились уже в каких-нибудь пятидесяти метрах от него. Первый достиг нижней точки впадины. Кейн решил начинать с него. Глаза его сузились. Он поднял приклад к плечу и медленно приподнялся, опершись на камень. Карабин выплюнул длинное пламя, и эхо выстрела заметалось по оврагу. Первого всадника выбросило из седла, лошадь его заржала и встала на дыбы. Кейн выстрелил снова. С головы второго слетела шапка; он тяжело рухнул наземь и остался лежать неподвижно. Третьему удалось спрыгнуть с лошади и отбежать в укрытие, в то время как две следующие пули Кейна подняли фонтаны снега и каменных осколков.

Кейн выругался и перезарядил магазин. Руки его онемели от холода, перед глазами по-прежнему висела пелена тумана. Лошади без всадников умчались в глубь оврага; на месте остались лишь два мертвых тела.

Над его ухом что-то щелкнуло, и на него посыпались кусочки камня. Он пригнулся, немного подождал и выстрелил в ответ. Пуля угодила в камень, подняв облачко мелких осколков.

Он стал ждать. Вокруг была пугающая тишина. Сгущались сумерки, и два трупа впереди казались неясными темными пятнами на снегу. Кейн стал размышлять, как добраться до последнего противника. Между ними было около тридцати метров. Он положил винчестер, достал револьвер и начал ползком продвигаться от скалы к скале. Раздались выстрелы; его обсыпало снегом; он почти оглох от грохота, но, насчитав наконец восемь хлопков, вскочил на ноги и зигзагами побежал к той скале, за которой прятался враг.

Послышался изумленный возглас, и Кейн увидел, что тот бросил карабин и пытается вытащить револьвер из-под толстой меховой куртки.

Кейн остановился, спокойно, как на стрельбище, поднял руку и выстрелил. Человек вскрикнул и пошатнулся. Кейн смотрел, как он падает, как руки судорожно хватают воздух… В следующее мгновение все было кончено.

Револьвер оттягивал ему руку, будто свинцовый. Ветер усилился, и к нему покатилась шляпа убитого. Ему стало противно. Он взмахнул ногой и далеко отбросил шляпу ударом сапога.

На небе заблестели первые звезды, и мороз начал превращать его дыхание в большие облака пара.

Он подошел к трупам и обыскал их. Ему нужна была теплая одежда. Он взял то, что ему требовалось, и собрал лошадей. В сумках он обнаружил еду, сухие дрова и совсем новые одеяла. Он связал лошадей вместе и шел с ними еще около часа, прежде чем остановиться на ночлег.

Этой ночью он услышал волчий вой. Леденящие душу звуки уносились в небо, где над массивом Ллано висела серебряная луна. Кейн сидел у небольшого костра, не отрывая глаз от огня; со всех сторон на него наседали холод и воспоминания о мертвецах, оставленных им в овраге.

Вой все время приближался. Он был повсюду: в воздухе, в снегу, им, казалось, был пропитан даже лунный свет. Вдруг звуки изменились, превратившись в тявканье и злобный лай. Волки делили добычу.

Кейн протянул костлявые потемневшие руки к огню. Ему страшно хотелось выпить. «И не устанут они орать! — подумал он. — Как быстро они оказались здесь… Может быть, они шли по следу?»…

Наконец волки успокоились, и тишину ночи нарушало только потрескивание костра.

Далеко позади одинокий всадник тоже услышал завывания волков. Он остановился и прислушался. Он знал, что выстрелы вызвали трупы, и теперь волки подтверждали это. Он некоторое время смотрел в звездное небо, затем начал укладываться спать.

Кейн наконец-то преодолел последний перевал восточной части Ллано-Эстакадо и начал спускаться к Лэббоку. Когда он достиг первых деревьев внизу, у него было такое чувство, будто он уже никогда не сможет согреться… Он развел огромный костер у подножия скалы и через некоторое время спал мертвым сном возле кучи тлеющих углей.

На следующий день, подъехав к Лэббоку на расстояние мили, он отпустил трех чужих лошадей. Они смогут найти людей сами. К тому же он вовсе не хотел показываться с ними в городе: на каждой из них было клеймо в виде двух скрещенных лопат.

Он въехал в Лэббок после полудня. Улицы были пустынны. Он не стал терять ни минуты: сразу же отправился в самый большой и роскошный отель, снял комнату, заказал ванну и целый час просидел в горячей воде. Он попросил коридорного сжечь его старую одежду и подобрать новую. За пятьдесят долларов ему достались черный саржевый костюм, две белые льняные рубахи и белье. Картину дополняла бутылка «Харперз». Около полуночи слегка опьяневший Кейн забрался в чистую постель и мгновенно заснул.

Следующий день он начал с основательного завтрака. Затем, продав свою лошадь, он купил билет на Оверлендский дилижанс до Саут-Бенд. Путешествие длилось сорок восемь часов; большую часть этого времени он проспал.

Прибыв в Саут-Бенд, он сделал новую покупку: приобрел красивого коня в яблоках. Положив ему на спину седло, которое сохранил, Кейн здесь же избавился от бесполезного теперь городского наряда. Он поскакал на восток, к Гэйнсвиллю, настолько быстро, насколько мог бежать конь и насколько позволял осенний дождь. Теперь у него в голове была лишь одна мысль: Синди. Ее женственность казалась ему родником посреди пустыни. Она обещала ему забытье, дружбу, тепло…

Он мчался два дня, давая коню лишь кратковременный отдых, и наконец достиг берега реки Гэйнсвилль и узнал эти места.

Промокший до нитки, он проехал по узкой грязной улочке, и у него пересохло в горле, когда он увидел на заборе ржавую полуоторванную табличку.

Он спешился. Вода стекала с края шляпы ему за шиворот. Тихо, словно сдерживая себя, он постучал в дверь и возблагодарил небеса, когда увидел полоску мягкого света. Изнутри послышался ее голос:

— Кто там?

— Морган Кейн, — хрипло сказал он.

Последовало молчание. Он видел ее силуэт сквозь матовое стекло: она замерла и не двигалась. Наконец щелкнул отодвигаемый засов, и свет стал таким ярким, что он поневоле зажмурился.

Потом он молча посмотрел на нее.

Она тоже ничего не сказала, лишь отступила на несколько шагов, впуская его в дом. Он снял шляпу. С нее потекла вода, и лужа вокруг его сапог сделалась еще больше.

Она протянула руки, обхватила его за шею и прижалась к груди.

— Милый мой… — И стала повторять со слезами: — Милый, милый…