Джеймс Купер - Зверобой

— Будет ли это благоразумно, Юдифь?

— Что вы хотите этим сказать, Зверобой?

— Могут произойти такие вещи, которых лучше не видеть молодой девушке. Нет, уж лучше я поеду один, а Гэтти останется при вас.

— Не бойтесь за меня, Зверобой, — сказала Гэтти. — Ирокезы меня не тронут.

— Я убеждена, Гэтти, что тебе действительно нечего бояться, — сказала Юдифь, — и вот почему мне хочется, чтоб ты непременно отправилась в ирокезский лагерь с нашим другом. Это не повредит никому, и легко случится, что твое присутствие будет полезно для Зверобоя…

— Пусть будет так, как вы желаете, Юдифь, не станем об этом спорить. Ступайте же, Гэтти, готовьтесь к отъезду и дожидайтесь меня в лодке.

Оставшись одни, Юдифь и Зверобой молчали, пока Гэтти совсем не вышла из ковчега. Затем Зверобой заговорил спокойно:

— Не сразу, конечно, забываются слова умирающего друга, Юдифь! Я желал бы поговорить с вами с полною откровенностью, как родной ваш брат. Прежде всего я намерен обеспечить ваше спокойствие от ваших врагов. Их у вас два, и они всюду следуют по пятам вашей жизни. Первый враг ваш — красота, иногда опасная для молодой девушки более всякого минга. Берегитесь и будьте внимательны к самой себе, иначе язык низкого льстеца отравит вашу будущность. Времена года сменяются одно другим, природа умирает и вновь оживает; но не суждено возобновляться исчезнувшей красоте.

— Понимаю вас, Зверобой, — отвечала молодая девушка с такою скромностью, которая несколько изумила ее собеседника. — Но вы сказали только об одном враге. Кто же мой другой враг?

— Другой гораздо менее опасен, и, вероятно, будет легко побежден вашим рассудком. Но так как я уже заговорил об этом предмете, то надо мне окончить свою мысль. Первый враг ваш, как я сказал, — ваша необыкновенная красота; вторым врагом является то, что вы сами хорошо понимаете это свое преимущество. Опасность со стороны первого врага значительно будет увеличена, если…

Рыдания Юдифи прервали его слова. Зверобой испугался.

— Простите меня, Юдифь, — сказал он, — у меня были добрые намерения, и я вовсе не хотел до такой степени расстроить вас. Вот так-то и всегда бывает с дружбой! Либо не доскажешь чего-нибудь, либо слишком перескажешь. Все-таки я рад, однако, что дал вам этот совет, и вы не имеете права сетовать на человека, которого ожидает неминуемая пытка.

Юдифь перестала плакать, и лицо ее в эту минуту было так обворожительно, что Зверобой смотрел на нее с невольным восторгом.

— Довольно, Зверобой, — сказала она, — я воспользуюсь вашим уроком и не забуду ни одного вашего слова. Прощайте, мой милый друг!

И с этими словами, пожав руку молодому охотнику, она ушла в замок. Ее место заняла Вахта.

— Ты очень хорошо знаешь природу краснокожих, молодая девушка, — сказал Зверобой, когда Вахта приблизилась к нему робко и с покорным видом, — и, стало-быть, легко поймешь, что друг твоего жениха, по всей вероятности, беседует с тобой в последний раз. Немногое я хочу сказать тебе, но это немногое происходит оттого, что я слишком долго жил в твоем народе и освоился вполне с его обычаями. Женщина ведет трудную жизнь во всех странах; но судьба ее у краснокожих гораздо тяжелее, чем у белых людей. Впрочем, я уверен, Чингачгук едва ли способен сделаться тираном любимой женщины; но если облако покроет ваш вигвам, помни, что за ненастьем следует ведро.

— Бледнолицый брат мой очень умен. Вахта сохранит в своем сердце его мудрые слова.

— Желаю счастья тебе от всей души. Пошли ко мне Великого Змея.

Вахта не пролила ни одной слезы, оставляя своего друга, но в глазах ее сверкала твердая решимость, составлявшая поразительный контраст с обычной ее скромностью. Через минуту явился Чингачгук.

— Сюда, Великий Змей, дальше от слабых женщин, — сказал Зверобой, — то, что я намерен тебе сказать, не должно доходить до женского слуха. Ты слишком хорошо понимаешь значение отпуска и характер мингов и, стало-быть, можешь судить о последствиях моего возвращения в их лагерь. Я — не нищий, это тебе известно. Пусть Вахта будет наследницею всего моего имения, если к концу лета я не ворочусь домой. Мои кожи, выделанные и невыделанные, оружие и припасы могут оставаться в полном ее распоряжении. Это наследство, по моим расчетам, должно освободить ее от всякой тяжелой работы, по крайней мере, на долгое время. О взаимной любви, я полагаю, говорить не следует, потому что вы и без того любите друг друга. При всем том считаю не лишним заметить, что ты не должен скупиться на ласковые речи. Знаю очень хорошо, что красноречие твое льется обильным потоком на совете вождей, но могут быть минуты, когда язык безмолвствует в родной семье. Остерегайся таких минут и помни, что радушная беседа больше всего содействует водворению спокойствия и мира.

— Уши мои открыты, — с важностью отвечал могикан, — слова брата моего запали глубоко, на самое дно моей души. Пусть брат мой продолжает свою премудрую речь: песнь Королька Лесов и дружеский голос никого не утомляют.

— Да, мне нужно еще поговорить с тобой, и, как истинный друг, ты не должен сетовать, что речь моя склонится на меня самого. Почти бесспорно, что к концу этого дня я буду трупом. Я не желаю — похорон, но если отыщут мои кости, собери их, любезный друг, и предай земле по обычаю людей белой расы.

— Все это будет сделано, как желает брат мой. Пусть он выгрузит на мое сердце и остальную тяжесть своей души.

— Но на моей душе легко, Великий Змей, и я готов встретить смерть! Довольно, пора кончить эту беседу! Гэтти ждет меня в лодке, и срок моего отпуска кончился. Прощай, могикан, вот тебе моя рука.

Чингачгук взял поданную ему руку и пожал ее со всею горячностью дружбы, но тут же принял глубокомысленный вид и приготовился на прощанье выдержать характер равнодушного философа. Какая-то тайная мысль отражалась на его челе, но Зверобой не хотел больше расспрашивать.

— Прощай, Великий Змей! — воскликнул он, пересаживаясь в лодку. — Кто знает, суждено ли нам увидеться опять!

Чингачгук сделал рукою прощальный жест и, закрыв голову легким покрывалом, медленными шагами удалился в ковчег, чтоб погоревать наедине о судьбе своего друга. Зверобой не говорил больше ничего до тех пор, пока лодка не совершила половины своего пути. Гэтти первая прервала молчание.

— Зачем вы возвращаетесь к гуронам, Зверобой? — спросила она кротким и мелодичным голосом. — Мне бояться нечего, а ведь вы, Зверобой, очень умны, почти так же, как Генрих Марч, или даже больше, если верить Юдифи.

— Потому что окончился срок моего отпуска, добрая Гэтти!

— Говорите яснее, Зверобой!

— Ну, так слушайте же, я открою вам всю истину. Вам известно, что я в плену у гуронов, а пленники не всегда делают то, что им угодно.