Фрэнсис Гарт - Брет Гарт. Том 3

Гэбриель осторожно вытащил деревянный колышек, служивший дверным засовом, и вошел в дом своим мягким, неслышным шагом. Раскопав в очаге тлеющий уголек, он зажег свечу и огляделся. Парусиновое полотнище разделяло комнату на две комнаты; разрез в занавеске заменял дверь На грубо сколоченном сосновом столе лежала одежда, принадлежавшая, как видно, девочке лет семи-восьми; платьице, сильно поношенное, а кое-где и порванное; совсем ветхая нижняя юбка из белой фланели, заплатанная красными лоскутами, и пара чулок, заштопанных и перештопанных так основательно, что от их первоначального состава едва ли что-нибудь сохранилось. Гэбриель сперва бросил общий меланхолический взгляд на эти наряды; потом принялся тщательно осматривать вещь за вещью. Скинув куртку и сапоги и приняв таким образом домашний вид, он достал стоявшую на полке шкатулку и уже начал было разыскивать нужные ему швейные принадлежности, как его прервал детский голосок с той стороны занавески:

— Это ты, Гэйб?

— Я.

— Знаешь, Гэйб, я устала и легла спать.

— Знаю, — сухо отозвался Гэбриель, вытаскивая торчавшую в нижней юбке иголку с ниткой. Кто-то уже принялся было чинить юбку, но, как видно, очень быстро утратил терпение, и дыра так и осталась незашитой.

— Ах, Гэйб, это такое старье!

— Старье?! — повторил Гэйб с укором в голосе. — Тоже скажешь! Конечно, поношенно малость, зато какие отличные вещи! Вот эта юбочка, например. — Гэбриель поднял юбку и поглядел на красные заплатки с гордостью художника, обозревающего созданный им шедевр. — Эта юбочка, Олли, крепче, чем новая.

— Она была новой пять лет тому назад, Гэйб!

— Ну и что? — спросил Гэбриель, нетерпеливо оборачиваясь к невидимой собеседнице. — Что с того?

— Я выросла за это время.

— Выросла! — пренебрежительно откликнулся Гэбриель. — А разве я не выпустил складку, разве не вставил в корсаж кусок мешковины в добрых три пальца шириной? Я вижу, ты решила разорить меня на платье!

Олли рассмеялась за занавеской. Однако суровый штопальщик не отозвался на ее смех. Тогда в импровизированную дверь просунулась курчавая головка, и вслед за тем стройная девочка в коротенькой ночной рубашонке подбежала к Гэбриелю и принялась ластиться к нему, пытаясь забраться под самую жилетку.

— Поди прочь! — сказал Гэбриель, сохраняя суровость в голосе, но самым жалким образом утрачивая строгость на лице. — Поди прочь! Тебе смешно! Я не щажу сил, только бы разодеть тебя в шелк и бархат, а ты купаешься во всех канавах и пляшешь в колючем кустарнике. Ты совсем не бережешь свои вещи, Олли. Не прошло ведь и десяти дней с тех пор, как я заклепал и, так сказать, полудил твое платье, и вот — погляди на него!

Гэбриель негодующе потряс платьем перед самым носом Олли. Между тем девочка, упершись макушкой прямо в грудь Гэбриеля и обретя таким образом точку опоры, стала совершать вращательные движения, намереваясь, как видно, пробуравить путь к его сердцу.

— Ты ведь не сердишься на меня, Гэйб? — взмолилась она, перебираясь с одного колена Гэбриеля на другое, но не отнимая головы от его груди. — Ты ведь не сердишься?

Не удостаивая ее ответом, Гэбриель торжественно чинил нижнюю юбку.

— Кого ты видел в городе? — спросила ничуть не обескураженная Олли.

— Никого, — сухо отозвался Гэбриель.

— Не верю, — заявила Олли, решительно тряхнув головкой, — от тебя пахнет мазью и мятной примочкой. Ты был у Бриггса и у тех новичков в Лощине.

— Верно, — сказал Гэбриель. — Нога у мексиканца болит поменьше, а малютка скончалась. Напомни мне утром, я пороюсь в маминых вещах, может быть, разыщу что-нибудь для бедной женщины.

— Ты знаешь, Гэйб, что говорит о тебе миссис Маркл? — спросила Олли и посмотрела на брата.

— Понятия не имею, — сказал Гэбриель, демонстрируя полнейшее равнодушие. Как обычно, притворство его не имело никакого успеха.

— Она говорит, что о тебе никто не заботится, а ты заботишься обо всех. Она говорит, что ты убиваешь себя для других. Она говорит, что нам нужно иметь хозяйку в доме.

Гэбриель прервал работу и отложил недоштопанную юбку в сторону. Потом, взяв сестренку одной рукой за кудрявую макушку, а другой за подбородок, он повернул к себе ее плутовское личико.

— Олли, — начал он торжественно, — помнишь ты, как я унес тебя из снеговой хижины в Голодном лагере и тащил на закорках много миль подряд, пока мы не вышли в долину? Помнишь, как мы прожили две недели в лесу, как я рубил деревья, промышлял нам с тобой пропитание, ловил дичь, удил рыбу? Скажи, Олли, обошлись мы тогда без хозяйки в доме или, может быть, нам не хватало хозяйки? А когда мы с тобой поселились здесь, кто выстроил эту хижину? Быть может, это был не я, а какая-нибудь хозяйка? Если так, Олли, я готов признаться, что во всем не прав, а миссис Маркл права.

На минутку Олли смутилась, но тут же с чисто женской хитростью начала новое наступление.

— Мне кажется, Гэйб, что миссис Маркл любит тебя.

В испуге Гэбриель поглядел на сестренку. В этих вопросах, которые хоть кого поставят в тупик, женщины, как видно, разбираются с младенческого возраста.

— Тебе пора спать, Олли, — сказал он, не найдя другого способа заставить девочку замолчать.

Но Олли еще не хотелось уходить, и она переменила тему разговора.

— Ты знаешь, этот мексиканец, которого ты лечишь, вовсе не мексиканец, а чилиец. Так говорит миссис Маркл.

— Не все ли равно? Для меня он мексиканец, — равнодушно отозвался Гэбриель. — Уж очень он любит обо всем расспрашивать.

— Опять про нас расспрашивал?.. Про нашу историю? — спросила девочка.

— Да, хочет знать все, что случилось с нами в Голодном лагере. Когда я рассказал ему про бедную Грейс, он просто сам не свой сделался. Задал сразу тысячу вопросов, какая она была, да что с ней сталось, а как узнал, что она пропала без вести, то огорчился не меньше нашего. Никогда еще я не встречал человека, Олли, который так интересовался бы чужими бедами. Со стороны можно подумать, что он мучился вместе с нами в Голодном лагере. Про доктора Деварджеса тоже спрашивал.

— А про Филипа спрашивал?

— Нет, — коротко отрезал Гэбриель.

— Гэбриель, — сказала Олли, внезапно меняя тон. — Было бы гораздо лучше, если бы ты не рассказывал чужим людям о нашей истории.

— Почему? — удивленно спросил Гэбриель.

— Потому что об этом лучше молчать. Гэйб, милый, — продолжала девочка, и верхняя губка у нее задрожала. — Мне кажется иногда, что люди нас в чем-то подозревают. Этот мальчик из эмигрантского семейства не захотел со мной играть. Дочка миссис Маркл сказала, что мы там, в горах, делали что-то нехорошее. А мальчик сказал, что я дрянь… Назвал меня канни… каллибанкой .

— Как он тебя назвал? — спросил Гэбриель.