Феликс Гилман - Расколотый Мир

В спину начал дуть ветер, поднималась пыль, нагнеталось давление. Возможно, Дух очнулся из сытого оцепенения — и, вновь проголодавшись, жаждал боли, жаждал печали?

Лив оглянулась. В еще недавно ясном небе над Домом теперь сгустились серые тучи. Казалось, они приняли форму плеч, жировых складок, огромных раскачивающихся рук, что отчаянно к ним тянулись. Печальный великан. Сбитый с толку Бог. Волосами ему служила кружившая в небе стайка птиц, глазами — отблески солнца. Великан тянулся к ним и плакал солнечными лучами.

Он так старается, думала Лив. Она чувствовала, как он слабо пытается достучаться до нее, и душа ее отзывалась. Он старается, но не может исцелить и защитить всех и каждого в этом ужасном мире. Лошадь под ней дернулась. Он не может исцелить мир... Кридмур что-то прокричал. Мы пробудили его! Мы создали Стволов из нашей злобы, Линию — из нашего страха, а несчастного Духа — из нашей печали! Лив очень боялась за свою жизнь, но на какое-то мгновение, понадеявшись, что Дух дотянется до нее и спасет, испытала к нему острую жалость.

Однако они отъехали уже чересчур далеко, дотянуться до них было сложно, и Дух, позволив им уйти, вернулся в свое логово. Тучи рассеялись. Птицы улетели. Серый силуэт растаял. А перегруженная лошадь взобралась по склону каньона на красные равнины. Небо было широким, голубым и безоблачным, золотое солнце висело высоко, будто бросая Кридмуру вызов себя украсть. Он глубоко вдохнул пыльный воздух.

— Давным-давно, — сказал генерал, — в высокой башне жила-была девушка, к которой прилетали белые птицы. Она...

Кридмур усмехнулся и позволил старику продолжать.

К холмам вели две дороги. С запада доносился приближающийся рев двигателей. Шум колес, крики людей, готовящих к бою неуклюжие орудия. Не удивительно — конечно же они наблюдали за ними и ждали своего часа.

Кридмур почувствовал в крови жгучую мрачную силу Мармиона; мир вокруг замедлился, стал холодным и хрупким, а сам он с каждой секундой становился жарче, быстрей и сильней.

— Два грузовика. Не более двадцати солдат и двух тяжелых пулеметов. Прибудет подкрепление, но пока только два.

— Силы равны.

— Прибудет подкрепление.

— Честный бой.

— Если тебе угодно.

Лив зажмурилась. Она с тоской вспомнила об успокоительном, оставшемся позади, возможно, очень далеко позади — она не знала, как давно они ехали. Ее мотало из стороны в сторону. Она крепко, точно испуганный ребенок, цеплялась за спину Кридмура, ненавидела его, боялась, не понимала. Спина, плечи и руки мучительно болели. Кляп мешал дышать, голова кружилась. Копыта лошади грохотали бешено и бессмысленно. Сзади доносился рев моторов, крики людей. Кокль обернулся, рассмеялся — и тут раздался новый шум, прямо над ее ухом, самый громкий из всех, что ей доводилось слышать — такой, что на мгновение лишил ее чувств. Она ощутила, что беспомощно плывет во мраке, покинув тело с его болью и ужасами; бесцельно дрейфует на темных волнах в прохладном небытии. Нечто подобное она испытывала, когда засыпала.

Малая, пока еще ясная часть ее разума говорила: это погружение в дисассоциативное состояние, вызванное шоком и травмой. Ты сходишь сума, Лив. Опять.

Она не согласна! Это мир оказался слишком сумасбродным — миром изломанных форм, бессмысленной тревоги, ужаса и хаоса, скрытых за фасадом рациональности .

Другая часть ее разума анализировала ситуацию. Это политическое событие. Веха истории. Кокль — агент Стволов. Значит, люди, преследующие его, слуги Линии. Или наоборот. Ты не важна. Стало быть, важен Генерал. Исполняется чей-то замысел. Ох, Лив, на твоих глазах творится сама История.

Она не согласна. Ситуация лишена всякой логики.

Но еще одна часть ее сознания молчала, ибо давно покинула ее тело, погрузившись в мечты об Истории, — плыла по красным равнинам Запада, наблюдала его войны, его горькие предания, терялась среди крови, битв, уничтожения и сумасшествия. Ложь «Истории Запада для детей» — прогресс, благие цели, добродетель — раскрылась, явив миру ужас. Четыреста лет Великой Войны. Лив ныряла все глубже в поисках смысла — минуя политику, минуя кровавое падение Республики, минуя битву там-то, сражение сям-то и четыреста лет жестокости к Первому Племени, а порой и жестокости самого Племени, — и вернулась в первую колонию при Основании, которая теперь казалась ошибкой: испуганную колонию, укрывшуюся за своими стенами от враждебных лесов, диких, мрачных и шевелящихся...

Кокль снял ее с лошади, поставил на землю. Ноги Лив подкосились, и она осела в жидкую грязь. Открыла глаза. Холодная ночь и сосны кругом. Острые иглы впивались в ладони. Она не знала, где находится, и сколько времени уже миновало.

Вырвав кляп изо рта, Лив закашлялась и сдерживала рвоту, пока изо рта тонкой струйкой не побежала слюна.

Лошадь огромной тенью нависала над краем соснового леса. В нескольких метрах от нее неподвижно сидел Генерал, привалившись к сосне. Кокль стоял над нею и улыбался. Он протянул РУКУ:

— С вами все в порядке, доктор?

Она посмотрела ему в глаза. Он продолжал улыбаться.

Она поклялась себе, что не станет никого умолять.

И взмолилась:

— Прошу вас, мистер Кокль, отпустите меня! Я ничего не знаю. У меня ничего нет. Я не могу вам помочь и только задержу вас. Я не местная и...

— Доктор.

— И никто не заплатит вам за мое освобождение. Отпустите меня, мистер Кокль, я скажу вашим преследователям все, что...

— Доктор!

-— Пожалуйста, мистер Кокль.

— Зовите меня Кридмур. Кокль был хорошим парнем, но его больше нет. Вставайте.

— Значит, нет?

Он опустил руку и печально мотнул головой:

— Если бы вас поймали наши преследователи, вы бы не стали им врать. Не сочтите, что я вам не доверяю или сомневаюсь в ваших добрых намерениях. Но им никто не соврет. Их способы ведения допроса куда методичнее наших. И то, что останется от вас после допроса, к сожалению, уже нельзя будет назвать вами, доктор. Так что все это теперь — наше с вами общее дело.

— Какое дело, мистер Ко... Кридмур? Какое?

Он махнул рукой неизвестно куда:

— Вот это все! Великая Война. Теперь мы сообщники, доктор. Вы конечно же поняли, на чьей стороне оказались, — я слишком симпатичен и галантен для линейного. — Он сел лицом к ней, прислонившись спиной к дереву, и принялся сворачивать самокрутку. Посмотрел на нее и улыбнулся: — Свои пороки я привез с собой. Извините, что забрал вас с собой без предупреждения. Видимо, вам не хватает вашего успокоительного? Не волнуйтесь! В Гринбэнке мы встретимся с моим старинным другом Франтом Фэншоу, и он предоставит вам столько опия, сколько нужно, чтобы перенестись с нами обратно на Восток, если вы того пожелаете. Вот вам еще один повод остаться со мной.