Луис Ламур - Одинокие боги

Неохотно уступив свою тень под кустарником юрким ящерицам, я пошел прочь от источника, перемещаясь с камня на камень. Сомнительно, что бандиты отыскали родник. Без моих друзей индейцев и я бы ни за что на свете не нашел его: трудно представить, что в таком месте может оказаться вода.

Небо напоминало теперь раскаленную латунь, а сама пустыня неопределенного цвета — пыльную медь, в которой мерцали, перекатывались волны жара. Посмотрев на разодранные мокасины, я едва разглядел собственную ногу, но продолжал идти вглубь, на восток, прекрасно зная, что до следующей воды мне предстоит преодолеть длинный и тяжелый путь.

Насколько я помнил, эти родники назывались Белыми. Белые Родники...

Ружье оттягивало плечо, несколько раз возникло искушение бросить его, но я всячески боролся с этим желанием. Присев передохнуть в тени какого-то камня, прищурив на солнце глаза, я посмотрел в том направлении, куда собирался идти.

Ничего, кроме голой ровной пустыни! Далеко впереди маячили низкие известковые горы, если их вообще можно было назвать горами.

Снова и снова вглядывался я в бескрайнюю равнину, расстилающуюся передо мной. Смогу ли я осуществить задуманное? По силам ли мне эта задача? Сможет ли вообще кто-нибудь сделать такое?

Вполне возможно, что вода могла встретиться и раньше, еще не доходя до Белых Родников, но мне об этом ничего не было известно, да и мои преследователи подгоняли, неотступно двигаясь за мной. Обернувшись назад, на этот раз я сначала ничего не заметил, но потом перед моим взором вдруг возник всадник: непомерно высокий, со страшным, насколько я мог рассмотреть, лицом, он возвышался надо мной, надо всем и всеми, словно гигантская гора. Я тотчас понял: мираж...

Пройдет еще несколько часов, прежде чем я доберусь до воды на сей раз, если вообще сумею добраться. Правда, на половине пути меня настигнет ночь со своей живительной прохладой, поэтому лучше думать о ней. Я должен выдержать, должен дожить до ночи. Кроме того, если я останусь тут и ухитрюсь подстеречь бандитов — жар снова ударил в голову! — всех их уничтожу! Всех!

— Не будь дураком! — тут же одернул я себя раздраженно. — Ну, одного, двух, но не всех же!..

Поднявшись на ноги, я сделал шаг, другой, отдавая себя целиком во власть пустыни, жары. И, как ни странно, чем дольше, тем тверже становилась потерянная было мною уверенность в благополучном исходе моего путешествия. Я глядел на далекие горы, просвечивающие сквозь марево жары, словно на какую-то фантастическую страну, и шел медленно и упрямо, стараясь выбирать для себя недалекие цели. Вон стоит причудливый кактус, если я смогу дойти до него, то...

Вон белый камешек, величиной, наверное, с два моих кулака... Дойдя до него, я выбрал следующую цель, потом еще одну и еще, стараясь не слишком поднимать веки. Наступал полдень, когда я вдруг споткнулся и упал.

Горячий, раскаленный жар пустыни опалил меня. С трудом поднявшись, я все же решил двигаться дальше. Приняв такое решение, обернулся: они шли, они видели меня и, уже не соблюдая прежнюю дистанцию, приближались.

Сощурившись, я пригляделся пристальней. Трое. Только трое?.. Я выигрывал.

Я выигрывал, я побеждал! Внутри бушевала радость, я слышал свой собственный зловещий смех. Нет, это не я, это победила пустыня! Они хотели меня прикончить, а моя пустыня сама убивает их.

Сколько времени я не ел? Никак не мог припомнить, но мысль о еде теперь вызывала приступ тошноты. Снова неожиданно свалившись, на этот раз я сумел быстро подняться.

Оглядываясь назад, отметил, что они были совсем уже близко, подпрыгивая в своих седлах. Бандиты хотели поскорее настичь меня, но лошади их еле плелись. Не знаю, так ли это, но мне казалось, что и сами седоки уже не могли быстро передвигаться.

Бредя по жаре, я шатался, я почти падал, опираясь на ружье как на посох. Повернувшись в очередной раз назад, я поднял ружье, держась за приклад, так как ствол был раскален, тщательно прицелился и выстрелил.

Человек в седле только слегка покачнулся, и я едва не потерял надежду... Но потом он все же рухнул на песок.

Покачиваясь от слабости из стороны в сторону, я двинулся дальше. А когда в очередной раз упал, в голову молниеносно ударила мысль: "Я Иоханнес Верн, и я не боюсь... "

Тогда, встав сначала на колени, потом во весь рост, пошатываясь, я поднялся и снова побрел, но больше уже не падал и все продолжал повторять вслух:

— Я Иоханнес Верн, и я не боюсь...

Слова звучали подобно молитве, подобно какому-то фантастическому заклинанию. Потом откуда-то вдруг повеяло прохладой: я и не заметил, как день начал клониться к вечеру. Низкие горы уже не казались мне такими далекими, как утром.

Окутанный прохладой предвечерья, когда на небе только-только начали появляться первые точечки звезд, я подошел к Белым Родникам. Их было два на расстоянии нескольких ярдов друг от друга.

Опустившись на колени, я обмыл лицо и шею, попил, как всегда, сначала немного воды, потом чуть больше, а потом просто опустил голову в воду. Выбрав место поудобнее, сел лицом к пустыне, откуда должны были вот-вот появиться мои преследователи, вытащил из-за пазухи кусочек сушеного мяса и откусил. Жевал медленно, сосредоточенно.

Пошевелив пальцами ног, почувствовал резкую боль. Наклонившись, увидел, что мои ноги стерты до крови, кожа на подошве потрескалась, а в трещины набился песок — мокасины совсем развалились.

Зачерпнув воду левой рукой, поскольку в правой я держал ружье, помыл и ноги. На это у меня ушло не меньше часа времени.

Вслушиваясь в ночь, я ничего не уловил. Сняв с себя кожаную куртку и достав нож, я приступил к ремонту мокасин. Однажды мне уже приходилось этим заниматься, используя шнурки от ворота и нижние части рукавов. Время от времени я склонялся к роднику и пил. Наконец, почувствовав, что напился, отошел подальше от воды, облюбовал место на песке возле камня и, рухнув, мгновенно провалился в небытие.

В ночи горели звезды, ветер шелестел сухими листьями, сорванными с какого-то кустарника, шуршал песок, и теперь что-то явно передвигалось в ночной мгле. На этот странный звук я и открыл глаза.

Ко мне приближался человек.

Я сел. Край неба на востоке окрасился в бледный серый цвет. Значит, близился рассвет. Взяв в руки ружье, я направил его на шедшего из пустыни, похожего на ночной кошмар человека с дикими выпученными глазами.

— Воды! — только и прошептал он. — Пить!

— Брось свое ружье! Нож тоже! — приказал я.

— Умерли... там... умерли...

— Пей, черт тебя возьми!

Жадно припав к источнику, хватая ртом воду, захлебываясь, он начал пить. Но почти тут же я схватил его за волосы и оттащил от источника.

— Погоди, глупец! Ты убьешь себя.

Небо на горизонте из серого превратилось уже в розовато-желтое. Я внимательно рассматривал человека. Наверняка это был англичанин. Красное, сожженное солнцем лицо и нос, изуродованное безобразным шрамом лицо. На ногах пришельца, вместо обуви, болтались лохмотья.