Макс Брэнд - Одиночка — Джек

Дэвид слушал брата с величайшим вниманием, и это являлось еще одним доказательством того, что он с этого дня вступил в совершенно иной, отличный от его прежнего, мир.

— Теперь скажи мне честно, Эндрю, — попросил он, — что я должен делать, чтобы выжить в этой части Штатов?

— Скажу в двух словах. Прежде всего забудь про свои светские манеры; помни, что здесь нужно быть простым и честным. Я не хочу думать, что ты притворяешься или задираешь нос. Но там, где мы с тобой появились на свет, — это само по себе уже кое-что значит. Мы фантастически богаты и родом из старинной семьи; мы принадлежим к касте избранных, и потому большинство людей, с которыми мы встречаемся, заранее нам верят. Но стоит нам выйти за границы нашего мира, положение сразу меняется. Здесь о человеке судят по тому, как он себя проявляет в той или иной ситуации. Если он богат или происходит из старинной семьи, это говорит скорее не за него, а против. Здесь ничего не принимают на веру. Здесь при малейшем проявлении тщеславия или манерности презрительно кривятся губы. Ты понял меня, Дэвид? Поэтому будь прост, честен и открыт. Говори с любым человеком так, словно он твой родной брат, — но брат, который нимало не интересуется твоим прошлым величием и твоими будущими успехами. Если ты можешь сообщить что-нибудь важное или интересное — говори. В противном случае заткнись и молчи, пока тебе не придет в голову нечто такое, что другим стоит выслушать. И помни, что парень, с которым ты разговариваешь, пять минут назад даже не знал твоего имени и что он забудет его пять минут спустя. Самое веское и значительное, что можно сказать о человеке в краю скотоводов, — это то, что он человек порядочный. А это значит честный, но даже больше, чем честный. Великое множество «порядочных» людей, без сомнения, частенько блефуют, играя в покер, и могут иной раз увести коровку-другую ради забавы или ради бифштекса. Но это люди, которые не бросают друзей в беде; это люди, которые не скажут лишнего о тех, кто не может сам защитить свое доброе имя; это люди, которые разделят с тобой последний доллар и последний глоток виски не потому, что ты с ними в дружбе, а потому, что ты в этом нуждаешься. И вот, Дэйв, я надеюсь и молюсь, что меня теперь знают в этой части света как человека порядочного, и, прежде чем ты со мной расстанешься, я хочу, чтоб и тебя считали таким же. А когда один из этих ковбоев, что у меня работают, скажет, что мой брат «парень что надо, это уж точно», я буду знать, что ты прошел испытание и посвящен в рыцари!

— Я постараюсь об этом не забыть, — тихо сказал Дэвид. — Ну, Энди, игра становится потруднее, чем охота на тигра, и она почти так же опасна.

Помолчав несколько минут, Дэвид спросил:

— Это Команч опять на луну воет или зовет свою стаю?

— У него никогда не было стаи. Он всегда был одиноким волком.

— Должно быть, адски трудно выжить здесь, не имея даже напарника.

— Он один из тех странных полукровок, которые никогда не могут найти себе место, — задумчиво ответил старший брат. — В нем слишком много от волка, чтобы чувствовать себя своим среди собак, и слишком много от собаки, чтобы жить с волками. Он слишком дик, чтобы его можно было приручить, но, может быть, судя по тому, что мы о нем знаем, слишком приручен, чтобы жить на природе как дома.

— Ты делаешь из собаки проблему, — улыбнулся Дэвид.

— Почему же нет? Говорю тебе, Дэйв, я никогда не поверю, что сильный человек может опуститься. Если человек хороший, так он и останется хорошим, и негодяем не станет, сколько бы его жизнь ни била и ни трепала.

— Фу! — сказал Дэвид, который из них двоих был более здравомыслящим. — Ничего подобного. Мало ли что таится в человеке до поры до времени, но жизнь все равно вытащит это на поверхность — и хорошее, и плохое. А потому нечего проливать слезы над волкодавом! Это свирепый зверь, поверь мне, и у него только один способ приблизиться к человеку — вонзить ему зубы в глотку!

— Но, Дэйв, ты же сам видел, как он нянчился с Одиночкой Джеком, словно мать с ребенком!

Дэвид замолчал, улыбнувшись, и ушел в комнату, которая была отведена для него. Он заканчивал распаковывать вещи, когда хозяин ранчо прошел в свой кабинет, дверь которого выходила на отдельную маленькую веранду. Эта открытая дверь служила как бы знаком того, что к мистеру Эпперли может войти любой и поговорить о своих делах.

Едва старший из братьев Эпперли сел за рабочий стол, как на него навалился поток дел и он забыл про время. Сумерки давно перешли в вечер. Ужин — кофе и сандвичи — принесли ему прямо в кабинет, что стало правилом. Если он не шел к общему столу, то продолжал работать и ночью, беря в свои руки бразды правления, которые порой выпускал даже его опытный управляющий. Но вот снаружи донесся звук, который заставил Эндрю поднять голову от работы и в изумлении прислушаться, потому что это был голос Команча, и он не выл на луну в приступе волчьей меланхолии, а сначала взвизгнул, потом зарычал, потом хрипло тявкнул!

Если бы Эндрю понадобилось кому-то доказывать, что в жилах этого зверя течет собачья кровь, одного этого тявканья было бы достаточно.

Весь шум, который до этого дня производил пес, был всегда по какому-то поводу и имел определенное значение. Он рычал, ворчал, огрызался, как затравленный зверь, и все эти звуки были исполнены смысла, а любой опытный траппер мог бы сказать, что стоит за большинством из них. Но лай — это обычно просто лай. В нем может звучать ярость или торжество, или это может быть просто лай ради лая. Но подобной глупости за Команчем прежде, кажется, никогда не водилось.

Тотчас же все собаки в округе, дальние и ближние, хором подхватили сигнал Команча. Потом замолчали в благоговейном восторге, пока жуткий волчий голос звенел в воздухе и пронзительно взывал к луне. Но теперь они вдруг взбодрились и яростно залаяли. Хозяин ранчо, слушая их, не мог удержаться от улыбки.

Он выглянул наружу через открытую дверь и, когда его глаза привыкли к темноте после света лампы, увидел, что тусклые звезды уже обрызгали край небосклона, точно золотая пыль обсыпала темно-синий бархат. Ветерок, временами лениво задувавший в дверь, приносил острый привкус солончаковой почвы. Эпперли закрыл глаза и опять улыбнулся. Потому что перед ним был хороший мир, его мир. Ему оставалось лишь надеяться, что и его не привыкший к работе младший брат сможет выбрать себе в этом новом мире путь, хотя и не легкий, но который сделает из него человека.

Он вернулся к своей работе и вплотную занялся ею, пока не почувствовал, что далекие глаза звезд за его спиной сменились другими, глядящими на него холодно и в упор.

Он поднял голову и подождал, чувствуя, как в жилах стынет кровь. Потом, охваченный внезапной паникой, увидел как раз на границе тени от двери, где слабый свет лампы соединялся с ночной тьмой, два глаза, которые горели жутким зеленым огнем и пристально на него смотрели. И только тут он различил наконец массивные очертания Команча!