Э. Шевалье - Черноногие

— Воистину хвала создателю всех благ, устроившему и наше свидание, — воскликнул квакер с жаром, — да, после нашей разлуки, друг Кенет, многие уже призваны отсюда дать отчет в своих делах там. О-о-ох-ох-о-о!

— Ох-охо-о-о! — вторил ему Ник густым басом, что возбудило общий смех.

Голиаф Стаут, сокрушенный гибелью товара, вздернул свой нос кверху и с такой резкой выразительностью янки повторил: о-о-охо-ох-о-о! — что не было возможности удержаться от смеха; один квакер оставался невозмутимо спокоен.

— Видишь ли, молодой человек, я попал в общество пересмешников, не уважающих назидательные принципы, которые я смиренно провожу на деле и на словах, — произнес Авраам благодушно.

— А я думаю, — вмешался Голиаф, — что в стране грабителей не назидательные принципы нужны, а мыло, гребень и вода, вот какими принципами следует очищать этих дикарей.

— На мой взгляд, вы говорите как человек опытный в этих делах, — насмешливо заметил Ник, — ваша прическа не свидетельствует ни о гребне, ни о мыле с водой, она покрыта таким слоем пыли и грязи, что вполне объясняет суть ваших убеждений. Но, если бы не ваше заявление, я никогда бы не осмелился произнести этого замечания, ей-ей, право так!

— А по моему убеждению, каждому следует предоставить право действовать по собственной воле. Я не позволяю даже Персилье Джен вмешиваться в мои дела, уж на что она охотница до этого! Дело в том, что в мире нет ни мужчины, ни женщины, которые могли бы поколебать мою независимость. Много потерял я драгоценного товара, но дайте мне только вернуться в Селькирк, и я опять заживу собственным капиталом и буду держаться на ногах, хотя трудно будет заменить драгоценный напиток, поглощенный проклятыми змеями. Но многих из них я уничтожил и без вашей помощи, квакер.

— Друг Кенет, рекомендую тебе Голиафа Стаута, хотя с сокрушением сердца должен сказать, что ремесло его самое бесчеловечное: он торгует одуряющим зельем.

— Друг Авраам нашел этого долговязого Голиафа в маленьком затруднении, — вставил Ник свое словцо, — он и эта девушка, почти раздетая, как сами видите, были привязаны к деревьям в ожидании костра, между тем как индейцы угощались вином Голиафа.

— Поймите же суть дела: все факты налицо, мое вино крепкое, цельное, с малой долей воды, я развозил его за свой счет, а эти дикари ограбили меня. Для чего же закон, если он не является защитой честных людей, их прав и привилегий? Надеюсь, хороший адвокат найдет на этом поприще широкое поле для своей деятельности. У нас в Новой Америке в моде кинжалы и пистолеты, но закон страшнее этих смертоносных орудий. Ведь я и сам изучал законы, когда был в школе.

— Закон! — воскликнул Ник. — Да я с ним знаком так же близко, как с Северо-Западом. Мои родители всегда были в затруднительных обстоятельствах по причине закона. Мой тринадцатый брат был адвокатом и самым красноречивым оратором во всем бассейне Миссисипи. Я знаю тысячу людей, которых следовало повесить по одному его слову. Однажды он говорил речь два дня кряду и ни разу не прервался. Четверо из судей были вынуждены отказаться от судейской скамьи, потому что он навеки их оглушил. Доктора говорили, что у них произошло ожирение барабанной перепонки.

Поразительные таланты моего тринадцатого брата стали, однако, причиной его смерти. Бывало, он как начнет говорить, так и остановиться уже не в силах. Однажды он взялся защищать дело крайней важности. Вопрос касался клеветы. Одна госпожа обвиняла некоторого господина, сказавшего, что у ее мальчугана рыжие волосы. Два дня кряду говорил мой брат, доказывая, что у мальчика волосы не рыжие. На третий день у судьи сделались судороги, и он упал под стол; у присяжных не хватало сил произнести приговор. Последние двенадцать часов брат мой потерял голос и говорил тихо, так тихо, что журналисты могли только догадываться о его суждениях, глядя, как он шевелит губами. Вместе с закатом солнца окончилась его речь и померкла жизнь. Грустное зрелище! И все тогда говорили, что не умри он тогда, поприще его было бы гораздо долговременнее. Тем более это достойно сожаления, что один господин нанял его уже для другого, еще более интересного случая. Дело шло об одной девице, которая обольстила мужчину обещанием выйти замуж, но впоследствии нарушила его.

— В жизни не слыхивал о подобном факте, — воскликнул Голиаф. — Бывают случаи, что мужчины нарушают обещания жениться, но женщин…

— О! На моей родине это самое обыкновенное дело, — возразил Ник, ничуть не смущаясь.

— Но откуда ты, друг Кенет, и что с тобой произошло? — спросил Гэмет.

Кенет коротко пересказал свои похождения с тех пор, как они расстались.

— А, у вас были затруднения, и я очень жалею, что не поспешил вам на помощь, — сказал Ник, — итак, вы оставили Саула Вандера в форте Гэри восстанавливать силы. Вероятно, разлука с дочерью терзает его, я уверен, что мысль о ней задает ему такую лихорадку, что ранам его долго не зажить. День и ночь его душа будет носиться вслед за милым Розанчиком, как он ее называет. Эта малютка — жизнь его, и я не укоряю его за такую любовь, потому что не знаю под солнцем другой, подобной ей, красотки. И что за пленительное, ласковое обращение у нее! — Ник зажмурился, как бы вызывая это пленительное видение в своем воображении.

Айверсон посмотрел на охотника с глубокой благодарностью.

— А ваш конь порядком надорвался, — вдруг сказал Ник, — надо присмотреть за ним. Квакер расскажет вам преинтересные вещи о некоей особе, находившейся в ужасно затруднительных обстоятельствах. И у нас их было вдоволь, я чуть было не погиб, но не суждено еще померкнуть звезде Ника Уинфлза. У меня еще не покончены все дела с карабином и охотой, вот потому-то долго еще надеюсь отыскивать следы. Ей-ей! Право так! — закончил Ник, облегчая себя глубоким вздохом.

Айверсон был сильно утомлен, но с безмолвным уважением смотрел на закаленного в боях охотника. Квакер, казалось, разделял его чувство и, поглаживая подбородок, рассматривал Ника с выражением любопытства и серьезного внимания. Ник поднялся, чтобы позаботиться об измученной лошади; Авраам рассказал Кенету все, что с ними случилось в пещере.

Закончив хлопотать с лошадью, Ник подсел к Кенету и, не спуская с него глаз, молчал более обыкновенного.

— Послушайте, — вдруг заговорил он после глубокого раздумья, — вы очень тревожитесь за Розанчика. Не спорьте. Это видно по вашему лицу. Вы горюете, а она жива и под защитой от нападения краснокожих, хотя разбойник Марк Морау доставляет ей немало мучений. Но утешьтесь, мы совсем было освободили ее, если бы не маленькое проклятое затруднение… Ведь всегда так бывает, что какое-нибудь маленькое затруднение мешает. Вам хотелось бы знать, какая она была? Ужасно бледна и печальна, как птичка в клетке. А этот каналья Морау ничего с нею не мог поделать, ей-ей! Право слово, а иначе она и жива бы не осталась. Трудно ему победить маленькое затруднение… Знаю, что вы как на горячих угольях. Если бы вы могли радоваться и веселиться, когда она находится в таких руках, то не стоили бы ее. Теперь вопрос, что делать?