Карл Май - Жут

– Так вы всегда живете в деревне и никуда не выбираетесь?

– О, нет, я ухожу, часто далеко ухожу, если нужно перегнать овец на продажу. Вот какое-то время назад был в Ругове и даже добрался до Гори.

Мы направлялись в Гори. Мне стало интересно.

– В Ругове? – спросил я. – У кого?

– Был у Кара-Нирвана.

– Так ты его знаешь?

– О, его знает каждый! Я его даже сегодня видел, и моя сестра тоже – та, что сидит у огня.

– Ах, так он был здесь, в Пахе?

– Да, он хотел ехать дальше. Он взял у хозяина оружие, потому что с собой у него ничего не было.

– Откуда ты это знаешь?

– Я видел это.

– Зато ты не слышал, о чем он говорил с хозяином!

– Ого! Все я слышал, все! Хоть мне не полагалось это знать, да я подслушал. Я же умный, очень умный, и моя сестра тоже – та, что сидит у огня.

– Можно глянуть на нее?

– Нет.

– Почему же?

– Потому что она боится чужих. Она бежит от них.

– От меня ей незачем бежать. Если я гляну на нее, то дам тебе пятнадцать пиастров.

– Пят… надцать… пи… астров! – повторил он. – Я ее сейчас позову и…

– Нет, не зови! Я войду в дом.

Быть может, этот странный человек знал то, что мне хотелось узнать. Я быстро соскочил с седла, не давая ему времени опомниться и подтолкнул его к двери. Затем последовал за ним.

В какую же дыру я угодил! Хижина была сложена из глины и соломы; полкрыши крыто соломой. Над другой половиной дома нависало небо. Солома подгнила и свешивалась мокрыми пуками. Два камня образовывали очаг, на котором горел огонь. На очаге был водружен еще один камень; на нем стоял большой глиняный горшок без крышки. Вода кипела; оттуда торчали две голые лапки; это были лапки животного. Рядом стояла девочка и помешивала в горшке сломанной рукояткой кнута. Две лежанки, тоже из подгнившей соломы, являлись единственной утварью.

И что это были за люди! Пастух впрямь казался кретином. Его тщедушное тело было облачено в штаны, у которых одна штанина отсутствовала полностью, а другая – наполовину. Низ живота был обвязан платком; торс остался голым, если не причислять к одежде грязь, образовавшую толстую корку. Его громадная голова была украшена на удивление крохотным носом-горошиной, ртом до ушей, синюшными щеками и парой совсем невообразимых глазенок. Корона, венчавшая эту главу, состояла из всклокоченных волос, перед которыми меркнет любое их описание.

Сестренка была ему под стать, и одета она была так же скудно, как он. Единственное различие между ними заключалось в том, что она сделала очень неудачную попытку заплести свои космы в косичку.

Когда она увидела меня, то громко вскрикнула, бросила кнутовище, поспешила спрятаться за лежанку и так забилась в солому, что виднелись лишь черные, как сажа, ноги.

На сердце у меня защемило. И они называются людьми!

– Не убегай, Яшка! – сказал ее брат. – Этот господин даст нам пятнадцать пиастров.

– Это неправда! – ответила она из-под соломы.

– Конечно, правда.

– Пусть он их даст, но сразу!

– Да, господин, дай их! – сказал он мне.

– Если Яшка выйдет, дам вам сразу двадцать.

– Два… два… дцать! Яшка, выходи!

– Пусть он их тебе даст! Я не верю в это. До двадцати никто не может считать; он тоже!

Я достал из кармана деньги и вложил их ему в руку. Он подпрыгнул от радости, испустил восхищенный крик, схватил сестру и подтащил ее ко мне. Там он дал ей деньги. Она посмотрела на меня, подпрыгнула, схватила мою руку, поцеловала ее и… взяла кнутовище, чтобы снова помешивать варево в горшке.

– Что она там варит? – спросил я.

Если бы весь дом был крыт, в нем нельзя было бы оставаться, ведь содержимое горшка распространяло ужасную вонь.

– Дичь, – ответил он и, словно гурман, причмокнул языком.

– Что это за дичь?

– Еж! Позавчера его поймал.

– И вы его едите?

– Конечно! Еж ведь самый большой деликатес, какие только есть. Посмотри-ка на него! Если хочешь кусочек, то получишь его, ведь ты нам дал невероятно много денег. Да, с удовольствием угощу тебя, и сестра моя тоже – та, что стоит у огня.

Я взял «дичь» за лапу и поднял ее. Брр! Эти милые люди хоть и содрали шкуру с ежа, но не потрошили его. Его варили со всеми внутренностями!

Я направился к вьючной лошади, взял мясо и хлеб и дал их пастуху.

– Это нам? – удивленно воскликнул он и принялся неудержимо ликовать.

Когда он успокоился, Яшка взяла двадцать пиастров и закопала их в углу, а ее брат сказал:

– Мы прячем все деньги, что получаем. Когда мы станем богаты, я куплю овцу и козу. Они дадут шерсть и молоко. Теперь ты можешь поговорить о хозяине постоялого двора, Кара-Нирване. Я тебе все расскажу. Таких хороших людей, как ты, нет на свете; так и моя сестра думает – та, что стоит у огня.

– Так, значит, ты видел, как приехал этот человек?

– Да, он ехал на вороном коне, которого купил у паши из Кеприли. Проехал он прямо посреди моего стада и даже двух хозяйских овец задавил. Поэтому я поручил стадо сестре – той, что стоит у огня, – а сам помчался к хозяину, чтобы сообщить ему. Когда я прибыл, человек из Руговы остановился перед домом и, не слезая с коня, стукнул меня по голове. Он сказал, чтобы я живо убирался отсюда и не слушал, что здесь говорят. Мой хозяин стоял рядом с ним. Он тоже меня побил; тогда я пошел в комнату и встал у окна, чтобы слышать все, что не полагалось.

– Ну, что они говорили?

– Кара-Нирван спросил, не проезжали ли здесь люди на повозке?

– Было такое?

– Нет. Тогда он промолвил, что приедут всадники; один из них – на вороном арабском жеребце. Он будет спрашивать Кара-Нирвана; пусть хозяин скажет, что тот поедет в Дибри, а не по дороге в Гори.

– А сам, наверное, отправился в Гори?

– Конечно, я его видел. Я довольно внимательно наблюдал.

– Далеко до Гори?

– Если у тебя хорошая лошадь, то доедешь часов за двенадцать. Только Кара-Нирван поедет не до самого Гори, а остановится на постоялом дворе, который зовут Невера-хане.

По-сербски Невера значит «предатель».

– Почему постоялый двор носит такое название?

– Потому что он лежит у скалы, которую так зовут.

– А почему ее так зовут?

– Не знаю.

– И что там нужно человеку из Руговы?

– Он подождет людей, которые едут на повозке.

– Какие деревни лежат на пути к Невера-хане?

– Две деревни, а потом постоялый двор. Ехать придется часов восемь, до самого рассвета.

– Этот постоялый двор лежит в уединенном месте или там есть деревня?

– Нет, поблизости ничего нет. Я был там.

– По какой стороне дороги он лежит?

– Справа.

– Ты знаешь хозяина?

– Да, он бывает здесь иногда и зовут его Драгойло. Никто не может его терпеть. Говорят, он наворовал все свое имущество.

– Ты еще слышал что-то?

– Нет, хозяин зашел в комнату, чтобы принести ружье, пистолет и нож. Потом человек из Руговы быстро уехал прочь.