Петр Оффман - Купол на Кельме

Поистине это был день великих неожиданностей – настоящее первое апреля. Разрешено продолжать работу, разрешено ехать в экспедицию. Я видел, как Маринов выходил из зала, – раскрасневшийся, счастливый, ничего не видя от волнения, он топтался на месте, пожимая протянутые со всех сторон руки…

А поздравлять было еще рановато. Требовалось представить доказательства. Требовалось организовать экспедицию, в конце мая следовало выехать из Москвы, а сегодня первое апреля. Даже помощников трудно найти: почти все геологи разобраны еще с зимы… И в тот же вечер Ирина передала мне приглашение Маринова – он звал меня к себе домой познакомиться.

Поехал я разочарованный. Ирина сказала, что не придет – у нее болит голова. Не знаю, почему у девушек так часто болит голова? Или Маринов хотел поговорить со мной наедине?

Он жил на окраине Москвы, за Соколом, в новом доме с обвалившейся штукатуркой. В маленькой комнатке у него помещались три громоздких предмета – шкаф, диван и письменный стол. Очень яркая, очень пестрая карта занимала целую стену. Ни картин, ни салфеток, ни слоников, ни дорожек… Ничего для украшения. Сразу видно, что в этой комнате живет холостяк.

Но беспорядка не было. В шкафу за стеклом виднелись чистые тарелки. На столе было пусто, бумаги и папки убраны в ящики. Здесь проживал аккуратный, деловитый и очень занятый человек. Дома он не ел и не работал. Он приходил сюда ночевать, как в гостиницу. С первого взгляда мне показалось, что хозяин недавно приехал или собирается уезжать. В комнате было очень много вещей в чехлах, завернутых в газету, увязанных веревками. Потом я узнал, что все это снаряжение прежних экспедиций. С осени до весны оно стояло по углам.

– Я хочу разоблачить широко распространенное заблуждение, – сказал Маринов. – Мы едем за доказательствами.

Вторично за сегодняшний день я выслушал изложение его взглядов и не был убежден. Но спорить мне было трудно. «Я читал у Зюсса, Архангельского, Карпинского», – говорил я. «А я своими глазами видел», – возражал он. «Вы видели в Приволжской области, а в Альпах, Карелии, Западной Сибири иначе», – твердил я. «Вы там не были, – отвечал он. – Вы читали и поверили. Поедем вместе, чтобы проверить».

Поехать или остаться?

«Остаться, – говорило благоразумие. – Ты только что вернулся из армии, не устроен, тебе еще надо сдать экзамены, поступить в аспирантуру, определиться на место. Раненая рука ноет, ей нужна физиотерапия и лечебная физкультура. Сестренка Катя отбилась от рук, и бабушка для нее не авторитет».

«Но Катя на лето поедет в лагерь, физкультуры в экспедиции достаточно» а месторождения не открывают в книгохранилищах. Переписывать чужие статьи своим почерком – это не научная работа. Поезжай – будут белые ночи с хороводом мошкары, всплески рыбы на зеркальном плёсе, и костер под темнеющим небом, и Ирина у костра».

«Но не стоит ехать с Мариновым, – настаивало благоразумие. – Маршрут тяжелый, нагрузка двойная, учиться у Маринова рискованно. Он фанатик, как все изобретатели, он будет перетолковывать все неясные факты в свою пользу».

«А разве ты ребенок? Маринов – фанатик, ты рассудителен и беспристрастен. Не поддавайся влиянию, смотри своими глазами, думай своей головой. Иди в аспирантуру через год, но с багажом. Споря, ты сможешь гордо говорить: «Я видел сам», а не лепетать по-ученически: «Я вычитал».

Решила за меня Ирина. Она позвонила по телефону и сказала:

– Гриша, приезжайте завтра в шесть тридцать на Курский вокзал. Поедем за город выбирать коллекторов – Маринову, вам и мне. В этом гаду урожай: шесть студентов на три места…

Для нее не существовало сомнений. Она не представляла, что стоящий геолог откажется поехать с Мариновым.

Утро выдалось теплое, дымчатое. Неплотные облака клубились над крышами, сквозь них просвечивало бледно-голубое небо. Над рельсами летели клочки пара, сорвавшиеся с паровозных труб; тающие тени их скользили по шпалам.

Вокзал был насыщен движением. Из-за поворота выкатывались торопливые электрички. Маневровые паровозы, приземистые, с высокими трубами, таскали по путям теплушки, лязгали буферами, покрикивали тенорком. Неторопливо прошел нарядный пассажирский паровоз. Он горделиво нес поджарый корпус и, свысока поглядывая на вагоны, презрительно попыхивал. Он был похож на благородного оленя, красующегося перед серенькими самками.

Пахло сырой землей, мазутом, дымящимся шлаком, нагретыми рельсами – запах железной дороги, дальних странствий. За горизонтом призывно кричали паровозы, электрички трубили, как горнисты перед походом…

«Поеду, не утерплю…» – думал я.

Один из наших кандидатов уже разгуливал по перрону – худенький юноша лет восемнадцати, с пустоватым рюкзаком за плечами. У него были румяные щеки с пушком и длинные черные ресницы, как у девушки. Но смотрел он хмуро, даже вызывающе. Возможно, полагал, что сердитым он выглядит старше.

– Левушка Рубашев, – представил его Маринов. – Младший из наших кандидатов. В этом году перешел на второй курс.

В вагоне нас встретил второй кандидат – Николай, статный парень в хорошей офицерской шинели. Тут же сидел и третий – Глеб, почти великан, с огромными руками и ногами. Удобно расположившись у окошка, он точил свой нож на брусочке.

Потом пришли сразу двое – Вова и Саша. Вова прошелся по всему вагону, посидел на каждой скамейке, облюбовал самую уютную и усадил Сашу: стеречь место. Вова был одет необычно: коротенькая кожанка, мешковатые брюки-галифе и громадные ботинки. Оказалось, что одежду он занял у приятелей, а ботинки – у отца. Саша же был преувеличенно аккуратен: клетчатая кепка, хорошее пальто, галстук, шарф, желтые полуботинки.

– Добротно, но не для поездки за город, – заметил Маринов.

Саша виновато улыбнулся.

– А у меня другого нет, – сказал он.

Саша был застенчив, почти не участвовал в разговоре, а если и порывался вставить слово, Вова обрывал его шуточкой и сам же первый смеялся, заглядывая в глаза всем по очереди, как бы напрашиваясь на одобрение.

Минут за пять до отхода появилась Ирина (солнце выглянуло из-за облаков), а в самую последнюю минуту – Рома, долговязый парень с размашистыми движениями, в хорошо пригнанном лыжном костюме. Пришел-то он давно, но разгуливал в одиночестве по перрону и вскочил на подножку, когда поезд уже тронулся.

Из этих шестерых нам нужно было выбрать троих – самых полезных в путешествии. Нам нужно было выбрать, им – превзойти друг друга.

И, глядя на озабоченные лица студентов, я вспомнил свою собственную юность, когда, окончив десятилетку, пришел в приемную комиссию Геологоразведочного института. С каким ужасом оглядывал я всех встречных, когда мне сообщили, что на одно место – семь желающих! «Неужели, – думал я, – мне посчастливится оказаться среди лучших? Неужели я сумею сдать на одни пятерки?» И каждый, с кем я вступал в разговор, казался мне куда начитаннее и способнее, чем я.