Уилбур Смит - В поисках древних кладов

— Вы свободны, — сказала им доктор. — Возвращайтесь в свою страну.

Робин сомневалась, поняли ли они ее. Рабы сидели на корточках в грязи и тупо смотрели на белую женщину. Похоже было, что они потеряли способность самостоятельно мыслить и действовать, и Робин поняла, что они никогда не смогут совершить обратный путь по Дороге Гиены, даже если переживут надвигающуюся эпидемию.

Мисс Баллантайн захлестнул ужас: она осознала, что без хозяев эти несчастные обречены на медленную смерть от голода и болезней. Уходя, хозяева опустошили кладовые, и ни в одном из бараков, которые они посетили этим утром, не осталось ни чашки муки, ни горсти зерна.

— Надо их накормить, — сказала Робин.

— У нас еды хватит только для себя, — нетерпеливо отрезал Типпу.

— Он прав, мэм, — подтвердил боцман. — Если мы накормим их, наши черные пташки будут голодать, а кроме того, все эти невольники — плохой товар, который и чашки муки не стоит.

Когда они вошли в следующий загон, Робин показалось, что наконец она нашла первые жертвы мора — низкие, крытые листьями загоны были битком набиты обнаженными простертыми телами. Их громкие стоны и плач надрывали душу, а запах разложения пленкой оседал в горле.

Типпу вывел ее из заблуждения.

— Китайские пташки, — проворчал он.

В первое мгновение доктор не поняла, в чем дело, и склонилась над ближайшим телом, но сейчас же резко выпрямилась. Несмотря на профессиональный опыт, на лбу выступил холодный пот.

Специальным указом пекинского императора запрещалось высаживать на берега Китая черных африканских рабов, если они не были лишены способности к воспроизводству. Император заботился, чтобы чужестранцы не доставляли хлопот будущим поколениям. Работорговцы считали наилучшим выходом кастрацию купленных рабов прямо в загонах, чтобы списать со счетов потери вследствие операции прежде, чем они повлекут за собой затраты на долгий путь.

Операция выполнялась жестоко: на корень мошонки накладывался турникет, всю мошонку отсекали одним ударом ножа и тотчас же прижигали рану раскаленным железом или горячей смолой. Болевой шок и последующее омертвение убивали до сорока процентов подвергшихся операции, но цена за голову каждого выжившего поднималась так высоко, что работорговцы невозмутимо относились к неизбежным потерям.

Робин ничего не могла сделать для этих несчастных. Горе и страдания переполняли ее душу, и она брела по грязной тропе, спотыкаясь и обливаясь слезами. В следующем загоне, ближайшем к центральной площади с аукционным помостом, доктор нашла первые жертвы мора.

Работорговцы и здесь покинули загоны. Полутемные бараки были набиты обнаженными людьми. Одни неподвижно сидели на корточках, другие лежали на мокром земляном полу, согнув колени, и дрожали от лихорадочного озноба, не в силах подняться из лужи собственных нечистот. Бредовый говор и стоны наполняли воздух гудением — так в Англии жарким летним днем жужжат насекомые.

Доктор коснулась молодой девушки, едва достигшей зрелости. Ее кожа буквально обжигала, голова беспрерывно перекатывалась из стороны в сторону, она была без сознания, изо рта вылетали бессвязные обрывки речи. Робин провела пальцами по обнаженному вздутому животу и сразу нащупала под горячей кожей плотные бугорки, похожие на дробинки. Сомнений не оставалось.

— Оспа, — сказала доктор, и Типпу испуганно попятился. — Подожди снаружи, — велела она ему, и помощник капитана с видимым облегчением быстро вышел.

Она посмотрела на Натаниэля. Робин давно заметила на его морщинистой загорелой коже мелкие ямки-шрамики, и теперь в его лице не было страха.

— Когда? — спросила доктор.

— В детстве, — ответил боцман. — Она убила маму и братьев.

— Нужно кое-что сделать, — приказала Робин.

В темной вонючей хижине мертвые валялись вперемежку с живыми, и на некоторых телах, горячих, как печка, оспа уже расцвела пышным цветом. Они нашли больных на всех стадиях болезни. Узелки под кожей перерастали в пузырьки, наполненные прозрачной светлой жидкостью, те превращались в гнойники, которые лопались, выбрасывая струйку густого, как желток, вещества.

— Эти выживут, — сказала Робин Натаниэлю. — Болезнь исторгается из их крови.

Она нашла мужчину, чьи открытые язвы уже покрылись корками. Натаниэль держал его, а Робин сдирала корки шпателем и складывала в широкогорлую бутыль, в которой когда-то хранился порошок хинина.

— Этот штамм передает болезнь в ослабленной форме, — нетерпеливо объясняла Робин и впервые в жизни заметила в крапчатых глазах Манго Сент-Джона страх. — Турки впервые использовали этот метод двести лет назад.

— Я бы предпочел уплыть от нее подальше, — тихо сказал Сент-Джон, взирая на закупоренную бутыль, до половины наполненную мерзостной желтой слякотью с вкраплениями крови.

— Бесполезно. Инфекция уже на борту. — Доктор твердо покачала головой. — Через неделю или даже меньше «Гурон» превратится в зловонный чумной корабль, переполненный умирающими.

Манго отвернулся и подошел к планширу. Он стоял, сжав одну руку в кулак за спиной — другая еще висела на перевязи, — и смотрел на берег, где среди мангров виднелись крыши загонов.

— Вы не можете оставить здесь этих несчастных, — сказала Робин. — Они умрут с голоду. Я в одиночку не сумею раздобыть им пропитание. Вы за них в ответе.

Капитан ответил не сразу. Помолчав, он повернулся и с любопытством всмотрелся в ее лицо.

— Если «Гурон» отчалит с пустыми трюмами, останетесь ли вы здесь, на зараженном лихорадкой и оспой берегу, чтобы ухаживать за полчищами обреченных дикарей? — спросил он.

— Конечно. — В ее голосе слышалось нетерпение, и Сент-Джон наклонил голову. Глаза больше не насмехались, в них появилась рассудительность, даже, пожалуй, уважение.

— Если вы не хотите остаться из простой человечности, останьтесь хотя бы из корыстного интереса. — Ее голос звенел от презрения. — Тут человеческого скота на миллион долларов, и я спасу их для вас.

— Вы спасете их, чтобы продать в рабство? — допытывался он.

— Лучше рабство, чем смерть, — ответила она. Манго Сент-Джон снова отвернулся от нее, медленно прошелся по юту, задумчиво нахмурившись и попыхивая длинной черной сигарой. За его спиной рассеивались облачка табачного дыма. Робин и половина команды «Гурона» следили за ним, одни со страхом, другие со смирением.

— Вы говорите, что сами подверглись этой… этой штуке. — Его взгляд то и дело с ненавистью и восторгом устремлялся на бутылочку, стоявшую посередине штурманского столика.

Вместо ответа Робин закатала рукав рубашки и показала хорошо заметный глубокий шрам на предплечье.

Капитан колебался еще с минуту, и она настойчиво продолжила: