Сергей Алексеев - Слово

Илья же фамилии не изменял и никуда из Спасского не выезжал. Ко подтвердит ли он правоту Гудошникова? А вдруг испугается ответственности за то, что вешал комиссара на дыбу, и попросту оговорит Никиту. Спросят: передавал ли Гудошников документы бандиту Каретникову – он подтвердит. Как бывший узник Северьяновой монастырской тюрьмы подтвердил, что серебряный гроб на острове.

Его подозрения усилились, когда по коридору провели Потехина.

Гудошников подался вперед и вдруг увидел глаза Ильи. Илья смотрел пренебрежительно и с каким-то сожалением. Даже на секунду не задержался, так и прошествовал мимо, сопровождаемый конвойным. Скоро в кабинет позвали и Гудошникова.

Он застал Потехина понуро сидящим за приставным столом: руки, словно у провинившегося школьника, опущены на колени. И тут, увидев эти руки, опутанные толстыми, вздувшимися жилами, Никита Евсеич вспомнил, что он тогда прострелил Илье ладонь, кажется, левую. Это тоже доказательство, и немалое!

Гудошникова усадили напротив Потехина. Потехин взглянул на него и отвел глаза. Следователь Китайников спросил, знают ли они друг друга, затем последовали вопросы: когда познакомились, при каких обстоятельствах? Гудошников отвечал первым. Илья слушал его настороженно и сам начинал шевелить губами, словно повторяя про себя все сказанное Никитой Евсеичем. Лицо его из красного постепенно становилось лиловым, тускнели глаза. Когда Гудошников закончил рассказ, Потехин опустил голову и тяжело перевел дух.

Китайников повторил вопросы Илье и замер, глядя на Гудошникова.

– А чё? Никита Евсеич всю правду сказал, – проронил Потехин. – Так оно и было, я же помню. Токо он не сказал, что я там… это, помогал Ефиму, казаку этому… на

Дыбу… поднимать… И книги потом жег, мне этот велел, из офицеров который.

– Кто обыскивал Гудошникова и вытаскивал у него документы? – спросил следователь.

– Я обыскивал… И этот, Ефим-казак, которого потом застрелили, – Илья кивнул на Гудошникова.

– Как ушел Каретников?

– Это который из офицеров-то?.. Ну как, обыкновенно. Переоделся в его вон одежу, – кивнул Илья на Никиту, – взял документы и в дыру полез. А мне наказал, если комиссар станет его догонять – чтобы я поджигал книги. Он, то есть комиссар, говорит, за книги на все пойдет. А как я уйду, говорит, ты скажи, что сдаешься в плен, что с бандитами тебе надоело и тебя насильно угнали. Он когда дверь раскроет – ты в него из винтовки… Я не стал… Они меня и правда силком угнали, под наганом. Боялись, что я железа надеру, уеду и про них расскажу.

Следователь встал и прошелся мимо Потехина, задумчиво покусывая губу. «Ну, Илья… – подумал Гудошников. – Значит, не все потеряно, Илья! Ты молодец, Илья!» Он ободряюще улыбнулся Потехину, однако тот, занятый рассказом, не заметил.

– Вы вещали комиссара на дыбу? – резко спросил Китайников.

– Я не сам, – пожал плечами Илья. – Я помогал токо… Ефим орет: «Чего стоишь, помогай!» Ну, я ему штык подал, чтоб веревку просунуть, потом за веревку подержался… И книги жег, чтобы шомпол накалить.

– Как к вам потом относился Гудошников?

– Как?.. Ну, хорошо относился, – протянул Илья. – Поначалу стрелять меня хотел, когда я сапоги думал с Ефима снять… Он уже убитый лежал… А потом Никита Евсеич отошел, отмяк. Он не злой, он меня читать-писать учил, за что я ему…

– За что вы написали на него клеветническое заявление? – оборвал следователь.

– Я же говорил: не писал я заявления. – Потехин округлил глаза. – Чего писать-то? За что? Не писал я…

«Не зря я поверил в него!» – радовался Гудошников. Он понял, что Илья сейчас говорит правду, причем правду горькую, невыгодную для себя, говорит не по глупости и недомыслию, а осознанно, потому что не умеет говорить не правды. Он больше не повторял той пугливо-виноватой фразы: «Меня заставляли насильно».

Гудошников понял, что Илья очень сильно с той поры изменился, понял, что не зря возился с ним, просвещал, давал советы, внушал, а то и стращал для большей понятливости и чтобы быстрее дошло.

И, поняв это, Никита Евсеич вздрогнул. Подтверждая события и оправдывая тем самым Гудошникова, Потехин сейчас рассказывал о себе такие подробности, за которые, несмотря на давность лет, ему наверняка не поздоровится. Вдруг его арестуют? А он, по всему видно, ожил наконец, человеком себя ощутил…

Очная ставка закончилась. Вошел конвоир – Потехин встал…

– Илья! – крикнул Никита Евсеич, когда Потехин был уже на пороге. Илья обернулся. Только сейчас Гудошников заметил, как тот постарел. Седина в волосах, под глазами глубокие складки, шея в морщинах… – Ну, как ты, Илья?

– Да ничё, – сказал Илья. – Живем… Хотел крышу перекрыть, да вот, видишь…

Он помолчал, пожал плечами и шагнул вслед за конвоиром.

– Что с ним будет? – спросил Гудошников, когда дверь захлопнулась и шаги застучали по коридору.

– Будем решать, – ответил следователь и, улыбнувшись, добавил:

– Я вас поздравляю! А еще у меня есть для вас новость!

Никита Евсеич молча встал, повернулся к выходу.

– Вашего гостя задержали! Он оказался…

– Это я вас поздравляю, – буркнул Гудошников и, недослушав, тяжело ступая и морщась от боли, внезапно ожегшей культю, шагнул через порог…

Война захватила его в Белоруссии.

Времени было достаточно, чтобы выехать в Ленинград, к семье. Еще можно было передвигаться на поездах, наконец, на попутных грузовиках и подводах, но Гудошников в первое время просто не поверил, что та опасность, которая таилась в недрах фашистской Германии и которую постоянно ощущал сам он, с неожиданной быстротой свалилась уже на родную страну. Это провокации, думал он, это просто очередные провокации, как на Халхин-Голе, это быстро пройдет…

Когда хватился и осознал всю трагедию происходящего, когда немцы, обойдя так и не взятую Брестскую крепость, двигались в глубь Белоруссии, было уже поздно. Дороги оказались забиты беженцами, в ряды которых он, бывший комиссар полка, встать не мог.

В обкоме партии о Гудошникове знали, знали, что он работает на территории области, но в первые недели войны о нем никто не вспомнил. Да и нужен ли был войне одноногий, уже немолодой человек? Война, как мифический дракон, пожирала и требовала молодых и сильных.

Гудошников сам пришел в обком и попросил работу. Здесь же было не до инвалида на протезе. Он просил оставить его для подпольной работы – организовывались партизанские отряды, базы, явочные квартиры – отказали: всем бы сгодился, но не местный, сразу бросится в глаза, да и больно горяч. (Вспомнили, как он приходил и требовал навести порядок в хранилище госархива, где ежегодно выступала подземная вода и затапливала ящики, набитые книгами, которые стояли запакованными чуть ли не со времен воссоединения Белоруссии с Россией.) Ему предлагали примкнуть к какому-нибудь госпиталю и эвакуироваться либо уходить с беженцами.