Уилбур Смит - Птица солнца

Задумчиво поджав губы, он капнул в вино четыре капли из голубого стеклянного флакона. Взболтал, помешал вино кончиком пальца, задумчиво облизал палец и поморщился, ощутив слабый гнилостный привкус наркотика. Добавил немного дикого меда, чтобы замаскировать привкус, попробовал снова и наконец, удовлетворенный, водрузил чашу на деревянную скамеечку возле груды подушек. Тут уже стояло блюдо со сластями. Хай накрыл чашу шелковой тканью, потом с удовольствием осмотрел свои приготовления. Взял лиру, поднялся на плоскую крышу и сел у парапета. Настроил инструмент, попробовал голос, пальцы, посматривая на переулок, ведущий к воротам его дома.

В ярком свете солнечного утра воды озера были голубыми, только чуть темнее неба. Ветерок покрыл поверхность воды небольшими тихими волнами, одна из галер Хаббакука Лала плыла к гавани под большим треугольным парусом. Морские птицы вились над ее кормой.

Высоко над озером собирались грозовые тучи. «До заката пойдет дождь», — подумал Хай, чувствуя приближение грозы в воздухе, в прикосновении одежды к телу и завитками бороды.

Он затаил дыхание, пальцы на струнах лиры застыли: две фигуры повернули в переулок и подошли к его воротам. На них были грубые коричневые плащи с капюшонами, какие надевают жрицы Астарты, выходя за пределы храма. Однако неуклюжая одежда не могла скрыть ни юной быстрой походки той женщины, что торопливо шла впереди, ни возраста и согбенности второй женщины, ковылявшей за первой. Послышался старческий голос, высокий и задыхающийся:

— Моя госпожа, молю, помедленнее!

Хай улыбнулся. Раб открыл ворота, и когда женщины пересекали двор, Хай коснулся струн. Танит замерла. Старая компаньонка, ничего не услышав, проковыляла в дом, а Танит подняла голову и увидела сидевшего на крыше Хая.

Он запел, и девушка сбросила капюшон на плечи, открыв лицо. Глядя на него большими зелеными глазами, она распустила волосы и лицо у нее стало восхищенным и торжественным. Он пел песню, сочиненную в диких краях, песню о Танит, записанную в золотом свитке, и когда в утреннем воздухе прозвучала последняя нота, щеки Танит пылали и губы дрожали.

Хай спустился по лестнице и остановился рядом с девушкой, не касаясь ее.

— Душа моя, — негромко сказал он, и девушка качнулась к нему, будто подчиняясь силе, с которой не могла совладать.

— Мой господин, я не в силах справиться с собой здесь, где нас могут увидеть. Боюсь, что самый слепой зритель увидит мою любовь к тебе. Будь силен за меня.

Хай коснулся локтя пророчицы, направляя ее в дом. Когда они входили в комнату, Танит на мгновение запнулась и прижалась к нему.

— О! Я этого не вынесу, — сказала она, и Хай ответил дрожащим голосом:

— Уже скоро, любовь моя. Совсем скоро.

Старая жрица уже сидела на подушках, жевала беззубыми челюстями печенье, покрывая одежду крошками и слюной и горько бормоча что-то о своих болях и страхах.

Хай обошел ее и обеими руками взял приготовленную чашу. Не опасаясь, что глухая жрица его услышит, он спросил у Танин:

— Она сильна?

— Как мужчина, — улыбнулась Танит, — хотя не признается в этом.

— Она не жаловалась на боли в груди или на трудности с дыханием?

— Нет. — Танит заинтересовалась. — А почему ты спрашиваешь?

— Я добавил в вино звездные брызги, — объяснил Хай. — Но не хочу, чтобы ее сон стал вечным.

Улыбка Танит вспыхнула, озарив ее зеленые глаза и сверкающие зубы.

— О божественный, как ты мудр! — Она захлопала в ладоши. Этот детский жест всегда трогал Хая до глубины души.

— Сколько капель? — спросила Танит.

— Четыре, — признался Хай.

— Чуть больше ей бы не повредило, — сказала Танит. — Я не видела тебя много недель, божественный. Нам многое нужно обсудить.

Старая жрица кивала и улыбалась, словно понимала каждое слово. Хай некоторое время смотрел на нее, потом поборол искушение.

— Нет, — сказал он. — Четырех достаточно. — И встал перед жрицей. Сморщенное обезьянье личико расплылось в широкой беззубой улыбке, жрица протянула к чаше костлявые худые руки со старческими пятнами и набухшими синими венами.

— У тебя доброе сердце, угодный Баалу, — пропела она.

Они сели перед жрицей и, беседуя, с беспокойством поглядывали на нее. Старуха наслаждалась, прихлебывая вино и полоща им рот, прежде чем проглотить питье, а потом облизать беззубые десны.

— С тех пор как мы расстались, я много думал о том, что произошло между нами, — признался Хай, не глядя на Танит.

— Я ни о чем другом не думала.

— Как человек, посвятивший жизнь служению богам, я беспокоился, что согрешил против них, — сказал ей Хай.

— Разве может быть грехом то, что дает столько радости и счастья?

— Я просил богов испытать меня, рассудить, грех ли это. — Хай по-прежнему не смотрел на нее, но Танит пристально взглянула на него и резко спросила:

— Ты без нужды подвергал себя опасности?

— Суд был честным… я не обманывал богов. — Хай хотел, чтобы она поняла, но она уже сделал это слишком хорошо.

— Запрещаю тебе эти ваши мужские глупости! Страшно подумать, какие безумства вы могли творить вдали от города. — Танит рассердилась.

— Это было необходимо. Боги должны были получить возможность показать свой гнев.

— Они вполне могут выказать гнев посредством удара молнии или повалив дерево! Не смей толкать их на убийство!

— Танит, позволь мне…

— Я вижу, мой господин, что в будущем за вами нужно присматривать строже. Мне нужен возлюбленный, а не герой.

— Но, Танит, ответ богов был благоприятным. Теперь нам не нужно терзаться виной.

— Я никогда не чувствовала себя виноватой, ни раньше, ни теперь. Но, божественный, если ты еще раз без надобности рискнешь жизнью, я так рассержусь, что даже боги побледнеют.

Хай в насмешливой печали покачал головой.

— Ох, Танит, что бы я делал без тебя? — И ее строгое выражение смягчилось.

— Мой господин, этого не будет никогда.

В этот миг пустая чаша выскользнула из пальцев старой жрицы и покатилась по глиняному полу. Покружившись, чаша остановилась, а жрица с довольным вздохом свалилась ничком. Хай подхватил ее и уложил на подушки. Удобно устроил и скромно расправил платье. Старуха улыбалась, бормотала и присвистывала во сне.

Хай выпрямился. Танит стояла рядом с ним. Они повернулись друг к другу и обнялись, медленно и осторожно сближаясь. Губы ее были прохладными и крепкими. Мягкие волосы коснулись его щек, тело девушки прижалось к нему.

— Танит, — прошептал он. — О Танит, как много мне нужно тебе сказать!

— Мой господин, я не слышала голоса прекраснее твоего. Во всех четырех царствах прославляют твои ум и мудрость… но, пожалуйста, сейчас помолчи.

Танит мягко выскользнула из его объятий, взяла за руку и вывела из комнаты.