Уилбур Смит - Птица солнца

На следующее утро на рассвете в Сетт прибыл Ланнон Хиканус. Он привел два легиона в полном вооружении и пятьдесят боевых слонов.

— Боюсь, я пожадничал, государь, — сказал ему в воротах Хай. — Не оставил тебе ни одного. — Ланнон захохотал и обнял Хая, а потом, не отпуская его, повернулся к своим советникам.

— Кто из вас сказал, что Бен-Амон не будет сражаться? Ночью, пока он был еще трезв, Хай спел сочиненную им песнь о битве на Кровавой реке, и Ланнон слушал и плакал, а потом крикнул своим военачальникам:

— Три тысячи против тридцати тысяч! Нам всегда будет стыдно, что мы не сражались рядом с Хаем Бен-Амоном в битве при Сетте. — Ланнон встал. — Представляю вам нового главнокомандующего всеми легионами Опета. Представляю вам Хая Бен-Амона, Топорника богов.

А потом царь и жрец напились до беспамятства.

Гондвени — один из двухсот племенных вождей венди, его территория граничит с пустынным ущельем Кал, землей изгнанников. Это толстый благополучный человек; будучи благоразумным, он исправно оставляет в условленном месте в скалах небольшие количества соли и мяса в дар изгнанникам. В силу своего благоразумия он также предоставляет кров и еду одиноким путникам, идущим в горы или возвращающимся оттуда, а когда они уходят из его поселка, память о них уходит вместе с ними.

И вот однажды вечером у очага Гондвени сидел и ел его пищу и пил его пиво высокий истощенный незнакомец. Гондвени почуял за этим невыразительным изуродованным лицом и свирепыми желтыми глазами силу и целеустремленность. Он испытывал необычную симпатию к этому человеку и говорил свободнее, чем было у него в обычае. Хотя незнакомец говорил на венди, он, казалось, ничего не знал о политике и племенных делах, не знал даже имени царя, который сменил Манатасси, когда белые дьяволы унесли того за реку.

— Из шестерых братьев Манатасси пятеро быстро и загадочно умерли, выпив пива, приготовленного средним братом Кани. Только Кани пережил этот пир. — Гондвени засмеялся, закивал и подмигнул незнакомцу. — Теперь он наш царь, Великий Черный Бык, собиратель дани, Небесный Гром, жирный развратник с пятьюстами женами и пятьюдесятью мальчиками. — Гондвени яростно плюнул в огонь и отпил пива из кувшина, прежде чем передать его чужеземцу. Когда тот взял кувшин, Гондвени увидел, что у незнакомца нет правой руки и он придерживает кувшин обрубком.

— А что с советниками Манатасси, его военачальниками, его кровными братьями? — спросил незнакомец. — Где они сейчас?

— Большинство в брюхах птиц. — И Гондвени выразительно провел пальцем по горлу.

— Большинство?

— Некоторые переметнулись к Кани и едят его соль, другие расправили крылья и улетели, — Гондвени указал на горы, которые черными зубьями выделялись на фоне звездного неба. — Среди них есть мои соседи, вожди изгнанников, они никому не платят дань и ждут в горах неизвестно чего.

— А кто это?

— Зингала.

— Кузнец Зингала? — оживленно спросил незнакомец, и выражение лица Гондвени изменилось. Он пристально взглянул на незнакомца.

— Похоже, ты знаешь больше, чем следует для безопасности, — негромко сказал он. — Пора спать. — Он встал и указал на хижину. — Там для тебя приготовлена постель, и я пришлю для твоего удобства девушку.

Странник бурей обрушился на несопротивляющееся тело девушки, и Гондвени слышал, как та плачет от боли и страха. Встревоженный, он долго лежал без сна, но на рассвете, когда он подошел к хижине незнакомца, девушка спала сном крайнего утомления, а мужчины не было.

Глубокое ущелье уходило в горы, на тропе было темно и скользко. С вершины холма падал серебряный водопад, и, когда Манатасси поднимался, ветер бросал ему в лицо пену.

На ровном месте он остановился отдохнуть. От холода заныла культя. Не обращая внимания на боль, отбросив ее за пределы сознания, Манатасси посмотрел вверх по ущелью.

На вершине холма, хорошо видный на фоне бледно-голубого полуденного неба, темнел силуэт человека. Человек стоял совершенно неподвижно, и эта неподвижность казалась угрожающей.

Манатасси съел холодную просяную лепешку, запил ледяной водой из ручья и продолжил подъем. Теперь наверху появились и другие фигуры. Они появлялись молча и неожиданно и смотрели на него.

Одна из них стояла на огромном камне высотой в сорок футов, который почти перегораживал ущелье. Высокий, мускулистый и хорошо вооруженный человек. Манатасси узнал его: тот руководил одним из отрядов в его войске.

Манатасси подошел к камню и откинул плащ с лица, обнажив круглую голову, но человек на камне не узнал его, не сумел признать своего царя в этом обезображенном лице, которое преобразили хлыст и дубина, с которого ненависть и боль сорвали всю плоть.

«Неужели я так изменился? — мрачно подумал Манатасси. — Неужели никто не узнает меня?»

Они долгие мгновения смотрели друг на друга. Наконец Манатасси заговорил:

— Я ищу кузнеца Зингалу.

Он знал, что хоть Зингала и живет с изгнанниками, у такого известного мастера по-прежнему должно быть много заказчиков. Он знал, что ему, одинокому и безоружному, позволят пройти.

Часовой на камне слегка повернул голову и подбородком указал вверх по ущелью, и Манатасси пошел дальше.

У водопада в скале были вырублены узкие ступени, а когда Манатасси поднялся на вершину, его ждали вооруженные люди. Они окружили его, и он пошел по единственной тропе через густой лес, покрывавший вершины гор.

Его вел дым печей, и скоро Манатасси оказался в естественном скальном амфитеатре, в чаше поперечником сто шагов, где работал кузнец Зингала.

Старый мастер стоял у одной из печей, погружая в ее чрево руду, вручную отбирая каждый кусок. Ученики почтительно собрались вокруг, готовые добавить слой известняка или древесного угля.

Зингала выпрямился и потер ноющую спину, глядя на приближающегося высокого незнакомца и его сопровождающих. Что-то знакомое было в походке этого человека, в развороте плеч, в наклоне головы, и Зингала нахмурился. Он опустил руки и неуверенно переступил с ноги на ногу: внешность человека пробудила в нем давние воспоминания. Незнакомец остановился перед кузнецом и посмотрел Зингале в лицо — глаза у него были желтые, свирепые, глаза повелителя. Зингала взглянул на ноги незнакомца и увидел глубоко расщепленную ступню. Он издал вопль и пал ниц. Взял покалеченную ногу Манатасси и поставил на свою седую голову.

— Приказывай, — воскликнул он. — Приказывай, Манатасси, Большой Черный Зверь, Гром Небесный.

Остальные услышали имя: будто молния ударила в них.

— Приказывай! — воскликнули они. — Приказывай нам, черный бык тысяч коров!

Манатасси оглядел изгнанников, пресмыкавшихся перед ним, и заговорил негромко, но голосом, который проникал до самого сердца: