Эрл Гарднер - Дело о ленивом любовнике

Мейсон повторил названия, расстояния и направления.

– Правильно, Пол?

– Правильно.

– О'кей, – сказал Мейсон. – Выезжаем. Ты в контакте с тем парнем, который там?

– В магазинчике есть телефон, но я не знаю, сколько он еще там пробудет. И помни, что в этой местности линия прослушивается. Много людей могут услышать ваш разговор.

– Знаю, – сказал Мейсон. – Если будут какие-то изменения и ты захочешь меня остановить, пошли туда, в магазин, кого-нибудь, чтобы предупредить. Время будет.

– О'кей.

Мейсон повесил трубку и повернулся к Делле Стрит:

– Записала, Делла? Названия, расстояния?

– Записала, шеф.

– Поехали.

Через пятнадцать секунд после того, как адвокат повесил трубку, они уже выходили из квартиры. Герти втирала себе косметический крем.

Мейсон заранее позаботился, чтобы заправить машину, и она, способная выжать девяносто миль в час, как только адвокат взялся за руль, помчалась, точно скаковая лошадь, по проспекту, подбираясь к самой высокой скорости, но все-таки удерживаясь перед опасной чертой, за которой могло последовать тюремное заключение. Оставив позади городские окраины, Мейсон нажал газ и оставил Спрингфилд со скоростью девяносто пять, начав карабкаться в горы.

Через двадцать минут Делла Стрит, которая наблюдала за спидометром, заметила:

– Что-то ты слишком разошелся, шеф.

Мейсон снизил скорость, а Делла Стрит следила за поворотами.

Через несколько минут они свернули, выехали на грязную дорогу, проехали мимо почты, нашли левый поворот и начали взбираться по узкой скалистой дороге, которая петляла и кружила, постепенно ведя вверх, а затем выбралась на ровное плато.

Сбоку от дороги они увидели ограду из колючей проволоки. Фары осветили богатую зелень пастбища. Еще сотня ярдов – и свет фар отразился от алюминиевой поверхности почтового ящика. На металле было начерчено имя: «П.Э.ОВЕРБРУК», и Мейсон свернул на короткую въездную дорожку.

Дом был темным, а за ним силуэтом на фоне звезд выделялся сарай. Хрипло залаяла собака, и лучи автомобильных фар отразились в глазах животного.

Мейсон выключил мотор.

Не слышалось никакого шума, кроме лая собаки, а через минуту что-то затрещало в радиаторе, когда холодный ночной воздух гор подействовал на разгоряченный автомобильный двигатель.

Собака подбежала к машине с лаем, забегала кругами, обнюхивая шины, но рычала не угрожающе. Мейсон решительно сказал:

– Кажется, это друг, – и открыл дверцу машины.

Собака подбежала на негнущихся ногах, забежала ему за спину, обнюхивая икры. Мейсон окликнул:

– Хелло, есть дома кто-нибудь?

Чиркнула спичка, зажглось красноватое пламя керосиновой лампы.

– Хелло! В чем дело? – спросил мужской голос.

– Очень важное дело, – заявил Мейсон. – Откройте, пожалуйста.

– Хорошо. Минутку.

Они могли видеть, как неуклюжая тень движется по комнате. Через минуту яркий свет газолинового фонаря усилил освещение. Они услышали в доме шаги, и дверь отворилась. Овербрук, заспанный великан в ночной рубашке, заправленной в джинсы, стоял на пороге с фонарем в руке.

– О'кей, Герти, – тихо произнес Мейсон, – ваш выход.

Герти пробралась вперед, в круг света от фонаря.

– Вы мистер Овербрук? – спросила она, задержав дыхание.

– Правильно, мэм.

– О, – облегченно произнесла Герти. – Скажите мне, Уильям у вас? Он здоров?

– Уильям? – непонимающе переспросил Овербрук.

– Ее муж, – с сочувствием объяснил Мейсон.

Хозяин ранчо медленно покачал головой.

– Это мужчина, который потерял память, – подсказал Мейсон.

– О, – оживился Овербрук. – Конечно. Вы родственники?

– Он мой муж.

– Откуда вы узнали, где он?

– Да мы его уж сколько ищем! – воскликнула Герти. – Скажите мне, он здоров? Можно войти?

Овербрук замялся:

– Здесь не роскошно, холостяцкая берлога, но вы все-таки заходите. Немного холодновато, правда.

Они прошли в маленькую комнату в передней части дома.

– Где Уильям? – спросила Герти.

– Да там он. – Овербрук открыл дверь: – Эй, дружище!

– А? – прозвучал заспанный мужской голос.

– Кое-кто тебя видеть хочет. Выходи.

– Не хочу я никого видеть. Я спать хочу.

– Этих ты захочешь видеть, – уверил его Овербрук. – Давай. Извините меня, друзья. Я его подниму. Он здорово крепко спит. Трудный день у него был.

Они слышали голоса из маленькой комнаты, которая примыкала к гостиной. Делла Стрит тихонько спросила:

– А он не может улизнуть через задний ход, шеф?

– Если он это сделает, – сказал Мейсон, – это будет признанием вины. Если я прав и он валяет дурака, он начнет притворяться, что ничего не помнит.

Внезапно голоса в спальне позади гостиной прекратились. Босые ноги зашлепали по полу, потом в комнату вернулся Овербрук.

– Не знаю уж, как вы управитесь, – сказал он. – Вы собираетесь сказать ему обо всем осторожно?

– Вы ему не сказали, что тут его жена?

– Нет. Просто сказал, что какие-то люди хотят его видеть.

– Думаю, что лучше всего, – сказал Мейсон, – обрушить это на него внезапно. Понимаете ли, амнезия обычно бывает результатом нарушения равновесия мозговой деятельности. Это попытка части мозга уйти от чего-то, что сознание дибо не хочет вместить, либо не может с этим справиться. Это убежище. Человек затворяет дверь своего сознания перед чем-то, что причиняет беспокойство. А раз дело в этом, лучшее лечение – быстрый мозговой шок. Мы захватим парня врасплох. Не говорите ему, кто здесь, и ничего такого. Просто скажите, что какие-то люди хотят его видеть. Как он сюда попал? Его кто-нибудь привез?

– Да пришел он к двери вчера вечером, – сказал Овербрук, – так и шатался. Собака начала лаять, я сначала подумал, что там скунс или что-то такое. Потом, по тому, как собака замолчала, я понял, что это человек. Выглянул я посмотреть, светятся ли автомобильные фары, да нет, ничего, ну, я тут в такой изоляции, что сразу взял ружье и зажег газолиновый фонарь. А человек подошел к двери и постучал. Я его спросил, кто он такой, а он ответил, что не знает. Ну, потолковали мы так и сяк несколько минут, а потом я дал собаке его обнюхать и обыскал – нет ли у него оружия. Не было. В карманах у него ничегошеньки не было. Даже носового платка. Ничего на нем не было такого, что бы подсказало, кто он такой и откуда взялся.

– Скверно, – посочувствовал Мейсон.

– Одно только у него оказалось, – продолжал Овербрук, – деньги. Пачка банкнот, от которой и лошадь подавилась бы. Ну, конечно, я что-то заподозрил, и он мне рассказал свою историю. Он сказал, что память у него будто туманом подернута, и он не может вспомнить, кто он такой, что он слишком устал, чтобы думать, просто хочет отдохнуть. Не хотел он отвечать ни на какие вопросы и не хотел, чтобы кто-то узнал, что он тут. Сказал, что рад помочь мне со стряпней, что заплатит мне, сделает все что угодно, но ему нужен отдых.