Пьер Бенуа - Дорога гигантов

— Этот франк вошел в состав маленького пособия нашим эмигрантам: одной бедной семье католических фермеров из Ульстера, вышвырнутых владельцем земли. Фермеры эти уехали в Америку. Мы передали им сто фунтов. А позднее они переслали более тысячи фунтов на дело освобождения Ирландии.

Она опустила голову.

— В тринадцать лет вы уже помогли нам. Скоро вы сделаете для нас еще больше, много-много больше.

— Помните вы парк и озеро, и Виллу цветов, — сказал я, — и нашу прогулку к истокам Сиерроца?

Она сделала какой-то неопределенный жест.

— А та дама в черном, с которой вы были, жива она еще?

— Моя бабушка? Нет, умерла.

— А...

Жюльен Сорель дает клятву в определенный промежуток времени овладеть печально опущенной рукой госпожи де Реналь. Я поклялся себе с первой же нашей встречи называть графиню Кендалль просто по имени. Всячески старался заставить себя, — и не мог.

— Припоминаю эту монетку в двадцать су, — сказал я, наконец. — А вы, помните вы, что вы дали мне в тот вечер, когда мы расставались?

Она ничего не ответила. Очевидно, не сохранилось у нее в памяти такое воспоминание.

— Помните? — безжалостно настаивал я.

Она прошептала, и шепот этот прозвучал почти как стон:

— Это было так давно... И столько, столько произошло после того.

— Гравюру, — сказал я, — вы дали мне гравюрку, оставшуюся от вашего первого причастия. И на обороте этого рисунка была фраза, которая долго смущала мой детский сон.

— Ах да, — сказала она, — пророчество Донегаля.

— Тогда я не знал, не мог знать, — ответил я с искренним порывом. — С тех пор узнал, понял. Какая чудесная судьба вам предназначена! Как я был горд, как я горд, что знал вас, что подругой моего детства была маленькая Антиопа!

Слово было произнесено. Но я напрасно обманывал себя самого. Если бы и могла быть у меня на минуту надежда, что графиня Кендалль воспользуется моей робкой фразой и скажет мне: «Антиопа! Да, правда. Мы называли друг друга просто по имени. Вернемся к этому милому обращению», — то очень скоро мне пришлось бы от нее отказаться.

— Это я горжусь тем, что моим другом был, когда я была еще совсем маленькой, тот, который затем стал таким, как вы, тот, которому Ирландия уже стольким обязана и от которого должна она ждать еще большего, — сказала она очень сдержанно.

Что мог я поделать против этих слов благодарности, пресекавших даже самое робкое излияние чувств? Я был похож на того мальчика на озере у Бурже, который стушевался перед профессором College de France. Начиналось ли наказание за безумие, с которым я воспользовался чужим именем? Не лучше ли завтра же исчезнуть, вернуться к своему убогому прошлому, вернуться в Париж, даже бросив в Кендалле свой ничтожный скарб?..

В комнате сделалось совсем темно. Вдруг, бывает иногда в конце дня это чудо, что умирающее солнце делает последнее напряжение, распадаются сгрудившиеся облака, изливается последний свет, — и вот сейчас комната наполнилась слабым пурпурным светом. Антиопа, удивленная, почувствовав, что на нее смотрят, выпрямилась в кресле и постаралась принять непринужденный вид. Но я уже заметил, как болезненно передернулись ее губы. Сколько пришлось выстрадать этой женщине! Мне вспомнился ее отец: несколько часов назад видел я ту же скорбную складку на измученном лице графа д’Антрима. Меня охватила невероятная жалость, смешанная с уважением, при виде этих двух существ, над которыми тяготели, в которых находили свое последнее обобщение страдания и надежды двадцати угнетенных поколений. Понял я, какие муки терзали их обоих, по мере того как величественным шагом приближался назначенный пророчеством Донегаля срок: «Когда дочери д’Антрима исполнится седьмое пятилетие в пасхальный понедельник, этот день будет свидетелем поражения поработителя, спасения Эрина, твоего спасения, возлюбленная Ирландия».

Это пророчество Донегаля!.. На протяжении веков легенда и работы ученых приписывали его астрологу Мерлину. Не этот ли Мерлин предсказал, приблизительно в то же время, когда первые саксы осквернили Ирландию, что полетит орел из Бретани и перенесется через Пиренеи в сопровождении бесконечного множества скворцов... И в 1368 году Бертран Дюгесклен пришел и отправился в Испанию, к графу Генриху Трастамаре, орды Больших Компаний... 1368—1916? Что значат пять столетий в области сверхъестественного? Сведенборгианец Генриксен в эту минуту показался мне далеко не таким смешным.

Стало совсем темно. Антиопа и я молчали. Обоих нас стесняло это молчание, но в нас не было сил положить ему конец. Медленно ползли минуты, медленнее, чем когда-нибудь... Маятник, покачивавшийся в темноте, казалось мне, все замедляет свои размахи. Был нужен какой-нибудь внешний повод, чтобы вырвать нас, меня и Антиопу, из этого оцепенения, которое лучше выражало наши взаимные чувства, чем самые откровенные признания. Так и случилось. Постучали в дверь.

Это была горничная. Антиопа отдала приказание. Вспыхнуло электричество, резкое, голубое.

Дженни несла на подносе письмо, графиня взяла его.

— Просят ответа, — прошептала горничная.

Антиопа разорвала конверт, стала читать.

Я не отрывал от нее глаз. Сначала она читала рассеянно, затем на лице у нее выразилось легкое изумление. Под конец в глазах ее засветилась ирония.

— Письмо принес Ральф? — спросила она.

Горничная утвердительно кивнула головой.

— Он там, в маленькой гостиной. Прикажете впустить его?

— Подождите, я вам скажу.

Она обернулась ко мне.

— Вы не тратите зря времени, господин Жерар. Вы не сказали мне, что, едва приехав сюда, уже сумели найти случай, чтобы проявить свое рыцарство по отношению к самой красивой женщине графства.

— Это письмо от леди Арбекль? — сказал я, очень смущенный.

— Именно, от нее, — ответила Антиопа с какой-то, неприятно меня задевшей сухостью в голосе.

— Я обещала завтра пить чай у леди Арбекль в ее замке Клэйр. Она напоминает мне о своем приглашении и спрашивает, не согласитесь ли вы сопровождать меня. «Г-н Жерар, — пишет она, — любезно оказал мне большую услугу, остановил мою лошадь, которая поступила со мной самым неделикатным образом».

— Я сделал лишь то, что сделал бы всякий, — сказал я. — Я не знал, что эта дама — леди Арбекль. Она даже не назвала себя.

— Но вы потом узнали ее имя, — сказала Антиопа, — потому что, если память меня не обманывает, вы первый его здесь произнесли.

Я кусал губы. Графиня Кендалль улыбнулась:

— Могу я ответить, что вы принимаете ее приглашение?

— Я ничего не сделаю, — ответил я тоже сухим тоном, — чтобы навязать вам свое общество.

— Вы принимаете приглашение, — сказала она ласково.

Она сделала знак, Дженни вернулась с неизбежным господином Ральфом.