Пьер Бенуа - Дорога гигантов

Камень был разделен посередине черной полосой. На левой стороне я прочитал:

Генри Бакстер, граф Кендалль.

22 ноября 1878 — 6 июня 1914.

По правую сторону от черной полосы не было ничего.

Скоро старушка поднялась.

— До отхода поезда у вас еще два часа. Вместо того чтобы идти опять в замок, а там уж почти нечего больше осматривать, может быть, вам было бы приятно спуститься по узенькой тропинке к морю. Ее сиятельство графиня Антиопа, с тех пор как стала ходить, каждый день совершала эту прогулку. И если бы мой сын был здесь, он непременно посоветовал бы вам воспользоваться остающимся еще временем и пойти посмотреть Дорогу Гигантов. Прошу извинения, — прибавила она, — что сама не провожаю вас, но я не имею права оставлять надолго замок. Впрочем, вы не можете заблудиться. Вот эта тропинка ведет прямо к Дороге Гигантов. Не больше десяти минут ходу.

И Дорога Гигантов узрит победу Фин Мак-Кула и бегство утеснителя.

Фин Мак-Кул, гигант, первый граф в стране д’Антрим, в стране пещер, был вызван на странный бой своим английским соперником, гигантом Баллендонером. Фин Мак-Кул не побоялся Баллендонера; не только не побоялся, но даже, чтобы дать Баллендонеру возможность прийти к нему, довел свою любезность и свою снисходительность до того, что соединил Шотландию и Ирландию дорогою, собственноручно им построенною. Так может Баллендонер прийти, не замочив ног. Баллендонер пришел, и Фин Мак-Кул победил его. Можно было надеяться, что Баллендонер честно примет свое поражение. Он не был честен. Началась эпоха войн между потомствами этих двух людей, и каких войн! В течение веков и веков потомство Фина Мак-Кула подвергалось адским нападениям, и, казалось, будет уничтожено. Ужели же напрасно пролилась кровь мучеников Пасхи? Баллендонер трубит о своей победе. Но в то же время протягивает руку примирения. А раз делает он, добрый вестник, этот жест, значит — побежден он, совсем побежден. Неужели вы, сыны Фина Мак-Кула, принимая эту руку, сами поможете Баллендонеру занять вашу землю, за которую цепляется он с отчаянною энергией?

Ирландцы, открывается для вас новая битва, в которой вся расточаемая вами кровь и храбрость не дают еще победы. Вы, бесстрашно, с улыбкою стоявшие перед виселицею и митральезами, бойтесь, больше всего бойтесь тихого маклера, сегодня протягивающего вам ту самую руку, которой еще вчера старался вас задушить. Сила не могла вас сломить. Тогда — вперед, лицемерные билли и двусмысленные проекты «решения ирландского вопроса»! Ирландцы, помните про барышнические договоры, которых «доводы продиктованы силою, статьи оплачены подкупом и подписи сделаны трусостью».

Честнее всего у вашего врага — его пуля. Да, в тысячу раз лучше Стронгбоу, чем Николас Брекспир, Кромвель-солдафон, чем Кромвель-апостол, Корнуоллис, чем Кастлри. Тем, кто ведет переговоры со вторыми, грозят куда более отвратительные козни, чем тем, кто борется с первыми. Из этих переговоров люди всегда выходили одураченными и часто — опозоренными.

Да, Дорога Гигантов увидит разгром поработителей, но при условии, что скорее базальтовые плиты, когда-то облегчившие приход несущих войну Баллендонеров, навсегда погрузятся в морские волны, чем послужат мостом для Баллендонеров, несущих ложный мир. На смену пахнущему водкой маршалу приходит медоточивый посредник. Всмотритесь в него, узнайте его, с его благородными седыми волосами, с его розовым лицом патриарха, под зонтиком из серого альпага, в его честном квакерском сюртуке. Что на чашах весов, колеблющихся в его жирной руке? О, почти ничего: семь веков мук и тревог. О, вы увидите, кроткие мои ягнята, как оплатят вам кровь Пирса, кровь Мак-Брайда, кровь Кларка, кровь Мак-Донага... Проходите, фигляр! Между двумя чашками чаю, двумя стихами Библии, двумя партиями в гольф заключают такое милое соглашение: «Подпишите, друзья мои, подпишите! Неужели же исчезло из этого мира доверие?..» Так, готово. И вдруг добренький человечек выпрямляется во весь свой рост, отшвыривает всю свою вкрадчивость, как привязную бороду:

Дом принадлежит мне. Уходите из него вы.

Когда я поднимался назад по тропинке, сумерки осыпали величественные базальты Дороги Гигантов своей лиловатой пылью. Шумные воды прилива подбегали к гигантским колоннам, покрывали те из них, что лежали, поверженные, на земле. Вдали убегало в беспредельность великое серое море, то море, сквозь туманы которого воины Цезаря увидали остров, названный ими Туле, и поверили после всех мук, с гордостью, что достигли они последнего края земли.

Как часовой, делающий свои сто шагов, двигался по темной воде взад и вперед контрминоносец. По мере того как густел мрак, — красные огни смешивались с густыми черными клубами, изрыгавшимися его трубами.

Ожидая в одной из Колрэйнских таверн поезда, который отвез бы меня в Белфаст, я прочитал в вечерней газете последние новости. Джеймс Конноли и Шон Мак-Диармада были в это утро казнены в Дублине. Кроме того, газета сообщала список повстанцев, приговоренных военным судом к бессрочным каторжным работам.

В этом списке я нашел имена де Валера и двух графинь — Маркевич и Кендалль.

— Господин Жерар! Уже! А мы вас ждали только завтра утром.

Так встретил меня, на пороге Дома печати, молодой Лабульбен.

Он был прав: как это делают получившие отпуск, когда у них не совсем спокойно на душе, я вернулся на день раньше.

— А здесь что нового? — спросил я не без некоторого смущения.

— О, ровно ничего. Все так же потихоньку, полегоньку, сами знаете. Ах да, должен вам сказать, прибыл ваш сундук. Уже три дня. Я был немножко удивлен, вы меня не предупредили. Но, конечно, я не отказался принять. Велел отнести его в гараж, на улицу Монтеня. Можете получить, когда хотите. Он никому там не мешает.

— Благодарю вас. Это все?

— Что ж еще? Право, как будто ничего.

Он немного понизил голос.

— Знаете, серьезно поговаривают о третьей зимней кампании?

У себя в канцелярии я нашел три или четыре письма, ждавшие меня уже около месяца. В письмах не было ничего важного.

Я заглянул в газету. Рассеянно пробежал статью, под заглавием: «Начнем теперь же готовиться к послевоенному периоду». Рядом были сообщения о событиях в Ирландии. Я прочитал подзаголовок: «Немецкие офицеры среди мятежников».

«Господи, неужто же и все остальное так известно?»

Я схватил шляпу и вышел.

Около двух часов пополудни я был в сквере Лагард, у дома профессора Жерара.

Я поднялся по лестнице, позвонил.

— Сейчас погляжу, дома ли, — сказала горничная, взяв мою карточку.

Ах, если бы не было его дома! Нет, не лучше ли сразу положить всему конец.

Горничная вернулась.