Ульяна Гринь - Заоблачная. Я, ведьма

— О! Эмпатка! В двух лицах! Проходите, проходите!

Мы скромно продвинулись в пыльный холл, заставленный разномастной мебелью разных стилей и эпох, а старуха прошаркала к поцарапанной консоли у стены и взяла с неё новенький, блестящий планшет. Провела рукой по гладкой поверхности и усмехнулась:

— Ягишнины внучки? Ну-ну… Идите наверх, второй этаж, комната в торце. Занимайте кровать, вам всё равно две не нужны.

Дала фыркнула, а я язвительно заметила:

— Положено две, так дайте две!

— Чтоб ты волка сюда приводила? — старуха вперила в меня свои белые глаза, и я поёжилась.

— Не волнуйтесь, баба Рая, — поспешил вставить Агей. — Я только провожатый!

— На суд пойдёшь? — хмыкнула старуха. — Всё равно оборотню казнят!

— Не дождётесь, — буркнул он и подхватил мой чемоданчик. — Пошли, девчонки!

Мы бочком проскользнули на скрипучую шаткую лестницу, поднялись на второй этаж, в коридор, где в одиноком луче из разбитого окна танцевали редкие пылинки. Агей повёл носом и чихнул:

— Совсем запустили ДММ… Бурса могла бы и позаботиться о ремонте.

Я только вздохнула. Такие общаги для меня новостью не были. В последней тоже всё разваливалось. Но мы хоть убирали немного, полы мыли…

В комнате стояло три кровати. Две у левой стены и одна у правой. Две пустые и одна застеленная кокетливой постелью с розовыми рюшечками и в цветочек. Куча подушечек, плюшевых мишек и единорожков, какие-то мисочки, флакончики и коробочки на прикроватном столике, всё окружающее пространство забито шмотками в том же розово-карамельном цвете. Девушка, обитающая здесь, явно помешана на Барби. Странно, что кукол нигде не видно.

Соседка, кстати, тоже отсутствовала. Я пощупала матрас на кровати у окна и поискала глазами постель. Ничего похожего в комнате не наблюдалось. Агей шлёпнул чемоданчик на вторую кровать и щёлкнул замочком:

— Глянь, что Агаша тебе приготовила.

В крохотном, смешном с виду баульчике обнаружилось огромное множество самых разных вещей. В том числе и две смены постели — простой, домотканой, но удивительно нежной на ощупь. Я аккуратно и быстро застлала кровати, заняв обе, как и сказала Велеслава. Даже если близняшка не спит, у неё должно быть своё пространство, чтобы она не села мне на голову окончательно.

Нашлись и нормальные вещи, в том числе джинсы и майка, за которые я схватилась с жадностью потребительницы. Выразительно глянула на Агея. Тот смущённо кашлянул, сообразив, и двинулся к двери:

— Я вас подожду снаружи. И это… Скоро суд, нам надо поторопиться!

Дала плюхнулась на кровать и заметила:

— А что, он ничего!

— Ничего особенного! — ответила я. Пыхтя, стащила жуткое платье, напялила джинсы с майкой. Подумав, продела в шлейки штанов симпатичный вышитый пояс, а ободок на волосах решила оставить — на всякий случай, да он мне и не мешал особо. Вместе с сапожками получилось довольно мило, как показало мне украшенное стразами зеркало на розовой половине комнаты. Дала же осталась в платье, может, по привычке, а может, и из вредности. Чего-чего, а этого ей было не занимать!

Мне ужасно не хватало сумки и моего телефона, но здесь никто не носил с собой ничего похожего. Во всяком случае, на улице я не заметила аксессуаров, кроме затянутых шнурками мешочков на поясе у некоторых мужчин. Придётся обходиться без.

Дала критически оглядела меня и поднялась в воздух:

— Ну, пошли, что ли? А то возлюбленный сбежит!

— Отстань! — разозлилась я. — Между нами ничего нет! И не будет!

— Ага, ага, — покладисто кивнула она. — Как скажешь, дорогая!

Мы вышли в коридор. Агей подпирал стенку, ковыряя носком сапога серый от пыли половик. Оглядел меня с ног до головы, и в его глазах появилось знакомое выражение. Переводилось оно примерно как: «А она вполне даже ничего!» Но мне было не до флирта. Со всеми событиями прошедших дней хотелось мира и покоя, а не мужского внимания. Их внимания мне хватило до скончания дней!

Я демонстративно отвернулась, направляясь к выходу. Ещё в клубе он мне не понравился, этот Агей, а первое впечатление обычно самое правильное. И если он хочет успеть на свой суд, лучше поторопиться, а не зевать по сторонам.

Мы вернулись на площадь. В центре уже стояла на возвышении гораздо большая клетка, чем раньше, и волчица Яна всё так же лежала, угрюмо ожидая казни. Со стороны бурсы появились кресла, очевидно, для судей, а толпу деликатно направляли окружить место экзекуции с остальных трёх сторон. В креслах сидели трое.

Белобородого седого старика я точно где-то видела, хотя и не могла вспомнить, где именно. Его загорелое лицо, испещрённое глубокими морщинами и обрамлённое белыми прядями, свободно падающими из-под обода, было хмурым и опечаленным. Рядом с ним сидел мужчина средних лет, черноглазый и резкий в движениях, как цыган. Он оживлённо шептался с женщиной в кресле по правую руку. Изящная и хрупкая, она озабоченно слушала, не переставая крутить в пальцах самое настоящее веретено, наматывая на него тончайшую серебристую нить. При виде её лица я ощутила непонятную грусть, а в голове сама по себе сложилась незатейливая колыбельная, которую я наверняка слышала в детстве.

— Кто это? — невольно спросила я у Агея. Тот шёпотом ответил, наклонившись к моему уху:

— Самый старый — батюшка Белобог. Рядом дядька Велес и матушка Макошь. Боги…

Боги. Макошь. «Тебя Макошь в чело поцеловала.» Так говорили мне в детстве. И я верила. А потом забыла…

Эта женщина пела мне колыбельную, качая на руках, а когда я уже почти уснула, шепнула на ухо: «Ты пройдёшь долгий путь и станешь одной из самых сильных», — и коснулась тёплыми сухими губами моего лба. Откуда такое воспоминание? Разве может ребёнок помнить? Или это моё воображение разыгралось?

Похоже, Дала чувствовала то же самое, потому что пристроилась к моему второму уху и забормотала:

— Я их знаю! Помню! В детстве… Макошь с веретеном, песенка про облака и судьбу… А ты помнишь?

Я кивнула, неотрывно глядя на богиню. Она улыбалась мимолётной улыбкой, в которой мне почудилась грусть и даже снисходительность по отношению к доказывающему свою точку зрения Велесу. Я уловила жалость к оборотне, бессильное страдание за бездарно загубленную судьбу, слабый протест… И тут Макошь подняла на меня взгляд. Я застыла, словно пойманный на краже печенья ребёнок. Богиня широко распахнула бездонные голубые очи и внезапно улыбнулась мне — так славно, добро и радостно, что я даже смутилась. А Макошь уже качала головой Велесу, возвращаясь к прерванному разговору.

Дала не преминула уколоть меня:

— Во даёшь, Макошь сканируешь! Тебе что, жизнь надоела?

— Отстань, — проворчала я. — Сама знаешь, я не нарочно! И она, по-моему, отлично это поняла!