Александр Сабуров - За линией фронта

Поднимаемся, когда Рева с группой бойцов бросается к ветрякам.

— Вперед! За Родину!

Как эхо, подхватывают солдаты:

— За нашу Советскую Родину, за партию! Ура!

Гремит боевой клич, и уже не слышно ни воя мин, ни пулеметных очередей, — только одно желание победить.

Мускулы напряглись, и даже не зрением, не слухом, не разумом, — всем существом своим обостренно улавливаю ход боя.

Враг, очевидно, не ждал нашей атаки. Он нервничает. Мины падают вразброд — то справа, то слева от нас. Пулемет на правом ветряке захлебнулся и замер. Это Рева снял его…

Село все ближе. Меня перегоняет Абдурахманов. На мгновение мелькает его продолговатое лицо — он кричит что-то резкое и злое.

Фашисты приходят в себя. Их мины уже ложатся точнее. Бьют вражеские автоматы с окраинных усадеб Березани. Замолчавший было пулемет на ветряке снова ожил.

Заговорил наш «максим». К нему подключаются два ручных пулемета. Скорбовский неудержимо продвигается к селу. Слышу, как он передает команду:

— Беречь патроны! Штыком, гранатой гадов!..

Неожиданно впереди вспыхивают березанские хаты — одна, вторая, третья. Это фашисты пытаются прикрыться от нас стеной пожара. Но Скорбовский уже зацепился за первые дома. Сейчас мы ворвемся в село и соединимся с комбатом…

Нет, это, оказывается, не так просто: пожар охватил уже полсела, и огонь преграждает нам путь. Стрельба медленно стихает — слышатся только отрывистые одиночные выстрелы. Мы окапываемся…

Вражеский залп. Это фашисты бьют со стороны дороги на Барышевку: к ним, видно, снова подошло подкрепление.

Рядом рвется мина. Еще… Еще… Полчаса под таким огнем, и от нас ничего не останется…

Но что это?

Справа вдруг ярко вспыхнули ветряки. Растянувшись цепочкой, бежит к нам группа Ревы. Бежит по ровному — без единого кустика — лугу. Кругом взрываются мины.

— Скорей, Рева! Скорей! — кажется, я кричу это во весь голос.

А там, где бьется комбат, бой отдаляется — очевидно, и комбату приходится туго…

Подбегает Рева. Глаза яркие, сияющие.

— Сняли! К чертовой матери сняли!

— Рева, бери взвод, — приказываю я. — Ползи балкой в обход. Врывайся в село с запада. Перерезай дорогу на Барышевку. Чтобы ни один фашист не прошел оттуда в Березань… И больше шума. Больше шума, Рева. Быстро!

Перехожу ближе к Скорбовскому. Мой КП на бугорке, у самого края глинистого оврага. Тут же небольшая корявая ива зацепилась за откос, и ее переплетенные корни висят над обрывом.

Уже вечер, но еще светло, как днем, — от пожара. Вокруг по-прежнему рвутся мины.

Фашисты сосредоточиваются на колхозном дворе. Огонь их минометов перенесен дальше: мины пролетают над головой. Сейчас противник пойдет в атаку на Скорбовского.

Начинается перебежка. Одна вражеская цепь… вторая… третья…

Скорбовский молчит.

Фашисты все ближе. Они уже поднимаются во весь рост. Они наглеют…

Скорбовский молчит.

— Огонь, Скорбовский!

Он не слышит, не понимает, не хочет понимать?.. Что с ним? Растерялся?.. Сейчас сомнут его… Он с ума сошел!..

И Рева пропал…

Фашисты рядом со Скорбовский. Первую цепь отделяют от него метров двадцать — не больше.

Конец…

Вдруг бьет наш залп, за ним несется громовое «ура» — и воздух словно раскалывается над головой.

Передние фашистские цепи падают как подкошенные. Задние в нерешительности мнутся на месте.

Снова залп. Снова «ура». Фашисты бегут. Их хлещут в спины короткими пулеметными очередями. Высокий, толстый фашистский офицер пытается сдержать бегущих, но солдат и офицера укладывает на землю наш пулемет…

Наступает тишина.

— Шпана! — раздается впереди спокойный голос Скорбовского. — А еще в атаку лезут.

Молодец Скорбовский! Впервые я видел такую редкую выдержку…

В западной части села, у дороги на Барышевку, вспыхивает перестрелка. Это Рева, наконец, зашумел. Хорошо!..

— Товарищ комиссар!

Это прибыл связной от комбата: весь в глине, глаза красные, на левой щеке кровоточащая царапина.

— Товарищ комиссар! Немцы жмут. Комбат приказывает отходить. Сбор около Жуковки.

Помолчав, связной продолжает:

— Комбат говорил: «Скажи комиссару — «первый вариант». Если у Жуковки не встретимся — «первый вариант»…

— Понял. Где комбат?

— Прошел станцию.

Бой на станции действительно затих. Комбату, очевидно, помогли наши атаки, и ему удалось уйти, оторваться от противника.

Оглядываюсь назад. Густая фашистская цепь широкой дугой охватывает нас с севера и северо-востока, отрезая пути назад, и к станции. Впереди, на юге — горящее село, занятое фашистами.

На западе — Рева. Он почти рядом, но между нами пылающие дома и на усадьбах вражеские автоматчики.

Сейчас ни к Реве, ни к комбату не пробиться.

Снова обстрел. Враг бьет упорно: перелет, недолет, перелет, недолет. Вилка сужается…

Рвется снаряд. С глыбой земли падаю в овраг.

С трудом выкарабкиваюсь из-под тяжелой липкой глины. Взбираюсь по крутому скользкому откосу. На самом краю обрыва исковерканная снарядом, вырванная с корнем ива. А рядом с ней Ларионов и Абдурахманов. Как они попали сюда? Ведь они были с Ревой…

— Захватили штаб, — докладывает Ларионов. — Перебили фашистских офицеров. Нас взяли в кольцо и держат. Ни туда ни сюда…

— Как же проскочили?

— Ползком… Трех «кукушек» по дороге сняли. Гады на усадьбах в картофеле сидят. Все огороды заняли. К атаке, видать, готовятся… Товарищ капитан помощи просит.

Значит, мы с Ревой в двух кольцах, и прорвать их нет сил. Остается одно: ждать ночи, чтобы пробиться к Реве и с боем выходить из села.

Но фашисты не дают ждать.

Опять огонь, опять атака. Немцы отходят под защиту горящих хат.

И снова атака, и снова огонь…

Стонут раненые. А время, кажется, остановилось, и никогда не кончится этот страшный день.

И все же мы не отходим ни на шаг. Да нам и некуда отходить: кольцо плотно сомкнулось вокруг нас…

Наконец, спускается ночь. Догорают хаты. Пора.

— Слушай команду!

Рывок. Воют фашистские мины, бьют в упор немецкие пулеметы…

Нет, не прорвать этой огненной завесы, не соединиться с Ревой…

Вдруг огонь стихает. В непривычной тишине возникает шум моторов. Неужели немцы решили бросить против нас танки?..

Что ж, остается только подороже отдать свою жизнь.

— Гранаты!

Шум моторов все ближе…

Нет, это не танки… Отчетливо слышно татаканье крупнокалиберных пулеметов. Раздаются испуганные панические выкрики гитлеровцев.

Неожиданно в перерыве между очередями издалека доносится песня. Кажется, я слышу «Интернационал».

Не может быть. Это невероятно…

— Товарищ комиссар!

Лежащий рядом Ларионов крепко сжимает мою руку. Он поднял голову, он смотрит на улицу, и глаза его широко раскрыты.