Александр Сабуров - За линией фронта

«Пленным» завязывают за спину руки, завязывают так, чтобы в любой момент они могли сами легко освободиться от веревок. Автоматы, конечно, отобраны у них, но «пленные» настойчиво требуют оружия, и в карманы им кладут пистолеты и гранаты.

В розвальни Иванченко ставит ручной и станковый пулеметы, тщательно закрывает их сеном и усаживается в качестве ездового.

Это первая группа — тот «полицейский отряд», который открыто, не скрываясь, поведет «пленных партизан» в комендатуру Суземки, где сегодня утром Богачев открывает совещание.

Вторая, основная, группа во главе с Бородавко, Погореловым, Паничевым и Егориным под защитой железнодорожного полотна скрытно пойдет к сожженной станции Суземки. Лишь только раздастся наш первый выстрел, эта группа должна немедленно же вырваться к комендатуре…

На небе, одна за другой гаснут звезды. Чуть брезжит восток. Основная группа скрывается за полотном. Пора и нам. По широкой разъезженной дороге мы трогаемся в путь прямо в логово врага.

Все заранее разработано и оговорено до мельчайших деталей. Беспокоит одно — как бы еще до комендатуры не опознали кого-нибудь из нас. Но Паничев уверил меня: в Суземке известны только наши «пленные». И все же тревога не проходит…

Впереди вырастает город. Первые дымки появляются над крышами и отвесно поднимаются в тихом морозном воздухе.

Последний раз повторяю Богатырю: он должен следить, чтобы, проходя по суземским улицам, «конвойные» ругали и били наших «пленных».

Первый дом городской окраины. Перед нами стоит полицейский — плотный бородатый мужик с карабином в руке. Он внимательно вглядывается в нашу группу…

— Белин! — неожиданно кричит полицейский, узнав «арестованного». — Попался, мерзавец!

Белин поднимает голову, сдерживает шаг.

— А ну, пошевеливайся! — и Кочетков толкает его прикладом в спину.

— Стой! Погоди! — полицейский даже наклоняется вперед — так старается он получше разглядеть нас. — Иванченко! Ты?

Чувствую, как инстинктивно рука крепко сжимает рукоятку пистолета в кармане.

— Твоя работа? Где поймал? — допытывается полицейский.

— Приходи сейчас в комендатуру, и тебе работа найдется, — небрежно бросает Иванченко.

На этот раз пронесло. Но как трудно пройти мимо предателя и пальцем не тронуть его…

Идем по улице. Из калиток выходят суземцы и молча смотрят на нас.

Вот группа женщин. Одна из них, узнав, видно, «арестованных», шевелит губами, и я скорее понимаю, чем слышу ее слова: «Сыночки, родимые».

Дряхлый седобородый старик. Опершись на длинную суковатую палку, он стоит у ворот, из-под насупленных бровей в упор смотрит на нас, и я физически чувствую ненависть в его взгляде.

Неожиданно из-за угла выбегают двое мальчишек и, увидев нас, удивленно замирают на месте. Мы с Богатырем проходим мимо них, и я слышу горячий мальчишеский шепот:

— Белина стрелять ведут, гады.

— Молчи, Санька. Сейчас что-то будет…

Каким чутьем, каким шестым чувством мог разгадать нас этот малыш?

Уже видна комендатура — длинное мрачноватое здание. Чуть поодаль к забору привязаны лошади, запряженные в розвальни и нарядные высокие сани. Во дворе шумит автомобильный мотор.

Сквозь задернутые морозным узором оконные стекла видны прильнувшие к ним лица. На крыльцо выскакивают военные — они без шапок, в одних кителях.

— Поймали! Белин!.. И Попов тут же! — несутся возбужденные голоса. — Сейчас поговорим с вами!

Наша колонна уже вытянулась против окон комендатуры. Иванченко разворачивает Машку, сбрасывает сено с пулемета…

— Огонь!

Гранаты летят в окна. Жалобно звенит стекло. На высоких нотах заливаются автоматы. Полоснул по окнам станковый пулемет. Мимо проносится серая в яблоках лошадь, волоча по снегу опрокинутые сани. На крыльце лежат трупы убитых полицейских. Кочетков с группой бойцов бежит во двор — окружает здание.

Оглядываюсь по сторонам. От станции по переулку спешат наши. Вот Бородавко, Паничев, Егорин. Коренастый Ларионов еле сдерживает на поводке рвущегося вперед Джульбарса.

Иванченко уже занял выгодную позицию: его пулемет прикрывает дорогу, ведущую из Суземки на Буду. Врагу не уйти.

Наши подбегают к комендатуре. Глухо рвутся гранаты. В перерывах между взрывами несутся из дома истошные крики. Ответной стрельбы нет. Сбросив на снег полушубок, Рева первым вбегает на крыльцо.

Неожиданно со двора несется громкий крик:

— Донцова убили!

Бросаюсь туда. Из низких подвальных окон бьют из пистолетов. Наши открывают по окнам огонь из винтовок, пулеметов, автоматов.

— Отставить! — приказываю я. — Федоров, гранату!

Ловко брошенная граната летит в окно, но почти тотчас же вылетает обратно и рвется на снегу. Снова летят гранаты. Еще… Еще…

— Ларионов, за мной! — кричит Богатырь и скрывается в здании. Едва касаясь лапами земли, Джульбарс легкими пружинистыми прыжками бросается за своим хозяином.

Наступает тишина. Только внутри дома слышится шум борьбы, злобный собачий рев, испуганный крик… Ко мне подходит Богатырь.

— Еле достали: в подвале спрятались. Джульбарс помог. Только прыгнул вниз — сразу: «Сдаемся. Уберите собаку». Ну, теперь, кажется, все, Александр.

— Да, теперь все.

Смотрю на часы. Бой длился двадцать четыре минуты.

Ну что ж, это именно то, чего мы хотели.

Вхожу в комендатуру. Здесь все разбито, исковеркано гранатами. У окон большой комнаты, где, очевидно, шло заседание, лежат десятка два трупов. Среди них мне показывают труп Богачева.

Возвращаюсь во двор. С непокрытыми головами партизаны молча стоят около Донцова.

Это первая смерть в отряде — тяжелая, обидная смерть боевого друга.

Опустившись на колени, Кочетков целует уже остывшие губы Донцова.

Мы отвезем его в Красную Слободу и похороним там, где впервые встретились с ним и где он впервые стал партизаном…

Начинается кипучая своеобразная жизнь только что освобожденного городка.

Егорин с группой бойцов занимается продовольственными складами: надо вытрясти из них все, что успели награбить и заготовить фашисты.

Рева грузит на машину станковые пулеметы, пулеметные ленты, ящики, с патронами.

Приводят пойманных в домах гитлеровцев и «богачевцев», как прозвали суземцы головорезов начальника полиции, но среди них нет ни Тишина, ни денисовского старосты Кенина, хотя их видали сегодня на рассвете.

Вокруг возбужденная, радостная толпа. Здесь и суземцы, выбежавшие из своих домов, и недавние арестованные, сидевшие за колючей проволокой, — худые, обросшие, но безмерно счастливые. Рассказывают, что два дня назад перед своим налетом на Слободу Тишин сам расстрелял Павлюченко, своего недавнего заместителя — того прекрасного горячего старика, кто так страстно выступал на собрании в Красной Слободе. Суземцы жмут руки, зовут к себе помыться, отдохнуть, перекусить.