Рудольф Кальчик - Рукопожатия границ

А обрадованный Датико бушевал:

— Такой стол накроем, товарищ Катуков!

— Вот и хорошо, — сказал Катуков. — У Шамила есть еще одна причина повеселиться.

— Надо ехать с нами! Приглашаем! — требовал Датико.

— У меня команда.

— Давай всю команду!

— Нам гулять нельзя, Датико, — сказал Катуков, — а когда-нибудь заедем, если не прогоните, сядем за ваш стол… — И Катуков посмотрел на Шамила улыбающимися глазами.

Шамил подошел к Катукову:

— Ты будешь моим первым гостем, товарищ Катуков… — тихо сказал он. Его голос дрогнул, и он не закончил мысли.

Растроганный Катуков отшутился:

— Э, Шамил, не верю. Ты дал слово никогда не садиться со мной за один стол.

Шамил, ничего не ответив, взял молча руку Катукова и как-то осторожно, бережно пожал ее.

— «Они уже не бежали. Никакими усилиями нельзя было заставить ноги передвигаться быстрее. Кровь со страшной силой гудела у Гусятникова в висках. Он оглох от бешеных толчков сердца. Воздух вдруг стал густ. Горло принимало его только, как воду, глотками.

Очевидно, нарушитель чувствовал себя не лучше, потому что оба они упали в снег одновременно, точно сговорившись заранее.

Распластавшись на снегу, Гусятников молча смотрел на противника». — Хорунжий читал ровно, спокойно. Только очень внимательный слушатель мог бы заметить, что иногда его голос на каком-либо слове нет-нет да и дрогнет от скрытого волнения.

Слушали все внимательно. Тесный кружок склонившихся голов сомкнулся вокруг заместителя командира заставы. Свет низкого, заходящего солнца серебрил его волосы, стелил сверкающую скатерть на столик у окна и зажигал искры на эбонитовой трубке полевого телефона. За стеной дятел настойчивым стуком раскалывал тишину. Стояла июльская жара, в воздухе пахло лесом.

Войтек Влодарский, худенький молодой паренек в выгоревшем мундире с одной «палкой» на рукаве, подперев голову руками, смотрел в лицо хорунжему. Он знал этот рассказ. Знал, что Гусятников сбросил сапоги и бежал по снегу босиком, чтобы догнать нарушителя границы, насмерть сразиться с ним… Войтек читал рассказ уже два раза. И, несмотря на это, он не мог сдержать волнения. Хорошо написал этот рассказ советский писатель, правдиво! А кроме того, рассказ еще и о «товарищах по профессии», о русских пограничниках. Жалко только, что у Гусятникова тогда не оказалось хорошей собаки, с ней было бы легче…

В стенной газете подвигу Гусятникова посвящалась заметка, всего пять строк.

Хорунжий перевернул страницу и, незаметно повышая голос, заканчивал чтение:

— «12 декабря товарищ Гусятников Г. М., пулеметчик и член ВКП(б), при условии мороза и без наличия сапог, задержал нарушителя госграницы».

От редакции:

«По таким, как товарищ Гусятников, надо держать равнение!»

Хорунжий передохнул и продолжал:

— «Пораженные протокольной плотностью «описания», мы спросили редактора:

— И это все?

— В основном все, — подтвердил редактор спокойно.

— Решительно все?

И вдруг собеседник наш заметно смутился.

— Верно, — сказал он, замявшись, — есть факт. Километры не проставлены.

Намочив чернильный карандаш, он вывел твердыми печатными буквами:

«А всего пройдено 36».

— Так будет верно, — сказал он, успокоившись…»

Когда хорунжий кончил читать, несколько минут все молчали.

— Настоящий был этот парень, Гусятников, — вздохнул Пилярчык и покрутил коротко остриженной головой.

Пилярчык бледный, незагорелый. Он недавно из госпиталя, где лежал после ранения в плечо, полученного в перестрелке.

Капрал Драбик повернулся в сторону Пилярчыка:

— Правдивый рассказ. Жаль, что о нас до сих пор ничего не написано.

— Не было, так будет. Ведь о советских пограничниках уже написано, и немало…

— Потому, что боевой путь у них длиннее. Почти от самой революции…

— Напишут и о нас.

— Да разве есть у нас о чем писать? — задумчиво прервал собеседников молчавший до сих пор Войтек Влодарский.

Он все еще сидел у окна и гладил рукой короткие льняные волосы. У Войтека было темное, опаленное солнцем лицо, только белки глаз и светлые брови выделялись на нем.

Многие не согласились с Влодарским:

— Как это не о чем? А о солдате Врубеле?

— А о нашем Пилярчыке? Как его тот тип ранил, а он не отступился от него и захватил.

— Что обо мне говорить, — махнул рукой Пилярчык. — Любой поступил бы так же…

— Вот именно: любой. — Капрал Драбик стукнул кулаком о колено. — И о каждом можно писать. Хотя бы о тебе, Войтек! Или ты считаешь, что о тебе не стоит писать? Как ты со своим Боксом несешь службу на границе, можно повесть написать.

— Ты преувеличиваешь, Драбик, — говорит смущенный Войтек. — О таких, как Гусятников, книги надо писать. Это герой. А я, как этот русский пограничник, пожалуй, поступить бы не мог. Трудно.

— Ясно, трудно. — Драбик стал серьезным, нахмурился. — На такое дело нужен крепкий человек… Рисковал жизнью. Если тебе вот так придется, Влодарский, то подумай о Гусятникове и будешь знать, что и как…

— Подумать можно. И сам знаю, что нужно. Я зубами бы за горло, но не пустил бы эту мразь через границу. У нас в деревне люди только жить начинают. Защищать надо. Я знаю. Но чтобы так, как Гусятников, едва ли. Даже снега нету… — Он с сожалением посмотрел на покрытый тенистой зеленью склон горы, видневшийся за окном.

Хорунжий наклонил голову и улыбнулся.

У ворот заставы они остановились.

— Заряжай! — приказал капрал Драбик.

Подняли вверх дула автоматов, заложили диски. Влодарский встал на колено и прикрепил повод к ошейнику Бокса. Овчарка посмотрела умными глазами, лизнула руку. В свете огромного, висящего над кронами деревьев месяца серебрилась ее шерсть.

Драбик толкнул локтем Влодарского:

— Ты идешь первый, я охраняю. Связь зрительная, ночь сегодня ясная. Если что увидишь, стукни по стволу автомата — услышу.

— Хорошо.

Тронулись…

У выхода с заставы блеснул штык на винтовке часового. Войтек еще с минуту слышал обрывки радиопередачи, доносившейся из-за забора, а потом только дыхание — свое и Бокса.

Уже десятки раз Войтек выходил на охрану границы. Однако будни службы не стерли того впечатления, которое он пережил, когда первый раз услышал слова: «Доверяю вам охрану границы Польской Народной Республики». Будто и слова обычные, а как вспомнишь их, так сильнее забьется сердце…

Вышли из леса. Под ногами, в долине, мигала огоньками деревня. Оттуда неслись ворчливый треск мотора и веселая мелодия марша. «Кино к ним приехало, — догадался Войтек. — А у нас в деревне уже электричество провели…» Он нащупал в кармане шелестящий конверт письма, полученного вечером. Постарался себе представить, как теперь выглядит отцовская изба с лампочкой у потолка. Может, и в сенях лампа светит? Мать возвращается из хлева, несет голубое эмалированное ведро с парным молоком. Наверное, радуется…