Залман Танхимович - Опасное задание. Конец атамана [Повести]

— Откуда знаю? Совсем читать не могу.

Тогда Избасар достал спрятанную все в той же непромокаемой бумаге четвертинку газеты.

— Вот гляди, ата!

Омартай вскочил, заулыбался.

— Я этого человека знаю. Ленин его зовут. Он главный. А ты видел его? Ты его знаешь? По-русски за руку здоровался с ним? Он шибко большой? — засыпал старик вопросами Джанименова, и сам же отвечал: — Большой, конечно, а то зачем бы назвали так, а?

— Не знаю, зачем. Комиссар говорил, я не понял, — сознался Избасар.

— А зачем в Ракуши идете?

— Ленин послал. Он хочет Денику оттуда выгнать. Только, ата, молчи про это, пожалуйста.

— Кому не надо — не скажу. Омартай — сам красный большебек, у меня сын ушел к Ленину, Кайсаром его звать. Я тебе еще про Кайсара не сказал. Он старше немного Акбалы с Жузбаем.

И Омартай стал рассказывать. Глаза у него сделались жесткими, как и голос.

В поселке, оказывается, разместился взвод казаков Улагая. Офицер, который явился с ними, в первый же день приказал расстрелять двух стариков, а остальных жителей поселка выпорол.

— Всех? — переспросил оторопело Избасар.

— Я с Акбалой и Жузбаем здесь был, нас не выпорол. Еще хозяина промысла с родичами не тронул. А ловцов всех до одного стегал камчой.

— За что же?

— Э, сынок, разве бедняка спрашивают, за что его бьют. За бедность и бьют. А в этот раз за красных били. Кто-то офицеру сказал, будто бы ловцы в Астрахань на хозяйских причалках красных послали. Двух причалок тогда недосчитался офицер.

— А сюда он приходит?

— Чтоб ему подохнуть, собаке, чтоб его внутренности шакалы выели, — рассвирепел Омартай. — Приходил уже в шторм, вчера, значит, приходил. Меня за бороду хватал. Не знаю ли, спрашивал, про лодку, которая на Астрахань побежала. — Омартай вдруг секунду или две сидел молча, затем придвинулся к Избасару. — Погоди, не про вашу ли лодку он у меня узнавал?

— Кто знает…

— А ты где, в море уже, как удрал из Джамбая, назад повернул?

— В море.

— Хорошо, сынок, сделал, — Омартай сжал губы и долго сидел, перебирая по волоску реденькую бороду. И взгляд его в отсветах костра был сухим и жестким.

Среди расстрелянных был его брат, а среди тех, кто ушел на причалках в Астрахань, — старший сын Кайсар. Он-то и рассказывал про Ленина. Еще возле Ракуши один старый чабан рассказывал про Ленина Омартаю. Старик сейчас сидел и вспоминал поездку к этому акыну. Он пробыл у него несколько дней.

— Нам бы завтра, ата, уходить надо, — напомнил старику Избасар.

— Море не пустит завтра. Оно еще два дня никуда не пустит.

— Нельзя нам столько ждать.

— У моря свои законы. Из бухты не выйти.

— Выйдем.

Омартай подумал, вызвал Жузбая, отвел в сторонку и что-то сказал ему. Тот повернулся и пошел по направлению к поселку.

— Ловцов приведет, будем говорить, как помогать вам, — пояснил старик.

— А кого приведет? — повел опасливо плечами Избасар.

— Омартай знает кого, не бойся, — поджал обидчиво губы старик и пошел в землянку поглядеть на Мазо.

Вскоре он вышел оттуда растерянный и никак не мог нащупать скобу, чтобы закрыть за собой дверь.

У сидевшего под навесом Избасара упало сердце. Он кинулся к Омартаю.

— Что, Яна помер?

— Я, старый дурак, помер, — застонал Омартай и затрясся весь. — На, вытаскивай свой мылтык, стреляй меня, — рванул он на груди рубаху. — И Жузбая с Акбалой стреляй. Ты не сын Джанимена, змея ты, которую надо раздавить!

Избасар испуганно отступил.

— Опутал ты меня, как арканом, своей хитростью, — схватился в отчаянии за голову старик.

— Что с вами, ата? — тронул его осторожно за рукав Избасар.

Омартай отдернул руку.

— Объясните, ата, почему сын Джанимена в змею превратился, за что его раздавить надо?

— Еще спрашиваешь, иди Яна, русского друга своего послушай. Жар ему в голову кинулся и распахнул сердце, как юрту. Он сейчас красного матроса расстреливал. Ругал его, бил, песню за царя пел. Разве красный аскер за царя будет петь?

Избасар кинулся в землянку.

Мазо лежал с закрытыми глазами. По его лицу скатывались росинки пота. Джанименов взял Яна за руку. У раненого дрогнули веки.

— Это ты, Базар?

— Я.

— Где мы, в Ракушах?

— Нет, — и Избасар, наклонившись пытливо, вглядывался в гурьевского ловца. «Так кто же ты, Ян Мазо? В какого матроса ты стрелял?»

На виске у Мазо пульсировала тоненькая синеватая жилка. Веки подрагивали, но не раскрывались, между ними узенькая полоска.

— Базар, а Базар, — позвал раненый. — Так где мы?

— Лежи, лежи! — уклонился от ответа Избасар Джанименов.

Полоска между прикрытых век Мазо, как два лезвия ножей. Прежде не глядел на него так недоверчиво и настороженно этот казах, что бы это могло означать?

— Я сейчас опять видел себя белым гадом во сне… Это нас троих партия к Юденичу в тыл посылала. Долго мы там у смерти в лапах ходили. Вот во сне и вижу то время, хоть пропади, — тихо сказал Ян.

— Не говорил ты раньше об этом.

— Не приходилось. Сейчас говорю потому, что помру скоро, чую. Ты, Базар, вынь у меня из кармана партейный документ, отдашь Кирову, в собственные руки отдашь, слышишь, — приподнялся на локтях Мазо. Глаза у него округлились и уставились на Джанименова.

— Нету у тебя документа, Ян. В Астрахани тогда взяли его, сказали, — вернемся, отдадут.

— А я тебе документа не отдам, гадина. Ты мне ответишь, только отвернись, матрос, отвернись. Я тебя ругать буду, надо; и бить буду, только легонько, — Мазо дернулся, уронил голову и вдруг хрипло запел: «Вставай, проклятьем заклейменный», — в горле у него что-то булькало. Потом он начал петь «Боже, царя храни», но спутался и затих. Только руки его продолжали царапать грудь там, где должен был находиться заветный тайный документ, да незаметно то смыкались, то размыкались веки. Избасар с Омартаем переглянулись.

Когда они вышли из землянки, старик Омартай виновато сказал:

— Ты, сынок, забудь, чего я кричал. С годами волос белее, а язык, однако, длиннее бывает, а? — И он тронул Избасара рукой.

— Я забыл уже, ата.

— Вот и хорошо. А твой друг скоро на ноги станет. Я хорошее лекарство ему сварил, ох, хорошее.

Позже вернулся Жузбай, с ним двое. Один казах, один русский.

Все такие же лохматые тучи. Кажется, что они возвращаются и опять бегут со стороны моря. Одни и те же. Иначе откуда браться такому их несметному числу. И все так же долго и зло грызут берег тяжелые волны. И берег выгибается, стонет. Он похож на рваное кружево. Не может успокоиться Каспий, до основания расшатал его шторм. И все же к вечеру волны сделались чуть глаже. А к началу сумерек просторная причалка, очень схожая с рыбницей, с трудом выбралась из бухты, проскользнула мимо камней и заторопилась навстречу наполненной сыростью дали.