Аида Гюмреци - Алые маки на серых скалах

На слове «пока» он сделал явное ударение.

Асю удивило, что полицейский снизошел до объяснений.

Отец по-армянски попросил мать успокоиться, а сам, накинув на плечи пиджак, вышел. Вслед за ним — и жандармы.

Отец не возвращался долго. Ася в это время помогала плачущей матери и сестренке приводить в порядок комнаты.

Но мать не только плакала. Она не стеснялась высказывать вслух свои мысли:

— Изверги! Они, видно, арестовали Клавдию Григорьевну и Александру Богдановну. Слышали, как он сказал: «работали»? Будто жили-были люди и больше их нет… «Работали»! — передразнила полицейского мать. — А спросить бы его, за что их взяли, сам небось не знает. А это чудные, прекрасные люди!

Вскоре пришел отец и мрачно попросил всех лечь в постели. Мать хотела было порасспросить его про обыск в школе, но он предупреждающим жестом остановил ее. Видно, устал и был совсем не в настроении.

Сестры легли, прикрыв свою дверь. До утра было совсем недалеко, но спать не хотелось: на ум приходили разные мысли об устройстве мира, о жизни, о людях… Одно успокаивало Асю: что сегодняшний обыск никакого отношения к Гамиду не имеет.

В понедельник урок литературы в Асином классе не состоялся: отсутствовала их учительница Надежда Николаевна Колесникова.

Арусяк Габриелян, староста класса, пошла в директорскую спросить, чем им заниматься? Там сказали: «Читайте по учебнику литературы очередное произведение. Только сидите тихо, не мешайте занятиям в других классах!»

Но когда Арусяк возвращалась к себе, по пути выяснила, что учителей во многих классах нет. Не оставалось сомнения: с ними стряслось что-то неладное.

«Из школы отца взяли Завьялову и Хачумян. Может, и нашу Надежду Николаевну тоже?» — осенило Асю, и она рассказала об обыске у отца.

— Точно, арестовали и нашу! — уверенно высказалась Амалия. — Таких учителей, кто проповедует свободу, у нас не любят…

Поднялся шум: все заговорили разом, никто никого не слушал.

А через несколько минут широко распахнулись двери, и старшеклассницы вызвали девчат в актовый зал, где в знак протеста собрались все учащиеся гимназии. Над входом висел лист ватмана, на котором крупными буквами было написано: «Верните лучших учителей в гимназию!»

На трибуну по требованию гимназисток поднялись обе директрисы, Тутова и Хаментовская, — представительные дамы с пышными прическами, в форменных учительских кителях.

— Мы ничего не сможем сделать, — разводя руками, оправдывались они. — Учителей-революционеров в казенные гимназии не принимают, а мы устраиваем их у себя. И что же? Они все равно продолжают вести подпольную работу, ставя под угрозу наши частные гимназии…

— Нельзя сажать за правду! — неистовствовали гимназистки.

Ася и ее подруги по классу были разгневаны не меньше других.

Атмосфера настолько накалилась, что директрисы срочно вызвали инспектора, и тот пригрозил закрыть гимназию.

— Ну и закрывайте! Не будем учиться без наших учителей!

Однако как девушки ни кричали, а уступить пришлось.

Вечером того же дня семья по обыкновению засиделась после ужина у самовара. Густые сумерки уже опустились за окнами. Мать зажгла двадцатилинейную керосиновую лампу, в комнате стало светло. Ася поднялась: надо было убрать со стола, вымыть посуду…

— Ты бы, па, допил свой чай, а то совсем остынет, — вывела она из задумчивости отца. Тот согласно кивнул, но, прихлебнув разок из стакана, попросил долить кипятка из самовара.

— И самовар остыл! Вечно ты такой… — заворчала мать. — Горе всего света невозможно принимать так близко к сердцу!

— Легко сказать, — с горечью ответил отец, — еще два словесника арестованы. Это лишь из тех, кого я лично знаю. А кто на очереди завтра? Помяните мое слово — молодежь взбунтуется, и правильно сделает!

В это время тихо, но настойчиво постучали во входную дверь.

— Галочка, посмотри, кто там? — попросила мать.

Пока сестренка лениво поднималась, быстрая Ася поспешила к двери.

Перед ней, держа в руках кепку, стоял Цолак Аматуни, широкоплечий коренастый молодой человек с большими светлыми глазами, смотревшими прямо и смело.

— Вы? Вы! — радостно пролепетала Ася, прежде чем сообразила, что своей взволнованностью выдает себя с головой. Это случилось помимо ее воли и так неожиданно, что она растерялась.

Цолак тоже слегка оторопел: видно, не ожидал, что откроет дверь именно она. Такую милую непосредственность за все время их встреч на собраниях кружка «Миютюн» [3] «Миютюн» — «союз» (арм.) . Такие кружки были организованы после геноцида 1915 года дашнаками — националистической партией — из армянской молодежи, борющейся против султаната. Ася выказывала впервые. Вечно окруженная подругами, она обычно держалась от Аматуни на расстоянии и казалась ему совершенно неприступной.

— Я, Асек, я! Здравствуй! — Цолак в счастливом порыве схватил в свои большущие ладони ее маленькую руку и прижал к сердцу.

Ася вспыхнула. Парень никогда до сих пор не обращался к ней на «ты» и не называл по имени! При встречах он почти не заговаривал с ней, только приветливо кивал головой. Однако временами Ася ловила на себе его внимательный, изучающий взгляд. Что это с ним?

Недовольная собой и ответной несдержанностью Аматуни, девушка поспешно отняла руку и сухо спросила:

— Вы, очевидно, к папе? Проходите, пожалуйста!

Цолак характерным движением головы откинул с широкого лба непокорную прядь густых каштановых волос и нежно улыбнулся: он дал ей понять, что теперь ее напускная холодность бессильна умалить то пронзительное счастье, которое жгучей волной окатило их обоих. Она застенчиво отвела глаза от его взгляда, полного нежности и ожидания. Ася понимала, что рано или поздно это должно было случиться.

— Ася, что ты там задержалась? Кто пришел? — подала голос мать.

Девушка встрепенулась: волшебство кончилось. Как мало длилось оно! Ася быстро пошла вперед и ввела гостя в комнату.

Отодвинув в сторону недопитый стакан чая, отец неторопливо повернулся в сторону вошедшего, и лицо его приветливо засветилось.

— А, Цолак Аматуни! Рад вас видеть. Проходите, пожалуйста, усаживайтесь к столу. — Он показал на стул, стоявший рядом. — Мать, угости гостя чаем!

— Простите, Гаврила Никитич, что вторгся к вам в столь неурочный час. Но время не терпит, — едва пожелав доброго вечера и поблагодарив за приглашение чаевничать, прямо с порога начал молодой человек. — Как вы знаете, мы объявили во всех казенных учебных заведениях «дасатул» — ученическую стачку против старых чиновничьих порядков, унижающих достоинство учащихся. Ваша школа…

— Вы с ума сошли, — Гаврила Никитич не дал Цолаку договорить. — Ведь заведомо знаете, чем это кончится. А вам, Аматуни, не худо бы подумать о карьере. Вы же подающий надежды молодой человек! Ваше бунтарство может лишить вас даже места репетитора у Назаретяна! Это все же кусок хлеба, позволяющий вам учиться…