Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Но годы шли, не принося ответа на объявления. Однажды пришло известие о двух детях, спасенных поблизости от Жильбертовых островов, но это оказались другие дети. Случай одновременно удручил и ободрил его, как бы нашептывая: «Если эти дети спаслись, то почему бы не спастисть тем, которых ищешь ты?»

Страннее всего было то, что в глубине души он чувствовал, что они живы. Рассудок рисовал их смерть на двадцать разных ладов; но оттуда-то, с великого синего океана, доносился шепот, говоривший, что они живы, и там ожидают его.

Он был одного темперамента с Эммелиной, — такой же мечтатель, с душой, настроенной для восприятия тонких лучей, идущих от духа к духу, и даже исходящих от неодушевленных предметов. Человек с более грубой натурой, быть может, страдал бы одинаково, но скорее отчаялся бы в поисках. Он же упорствовал, и в конце пятого года не только не отказался от них, но нанял шхуну и колесил полтора года по океану, посещая малоизвестные островки. Раз даже, сам того не зная, он побывал на острове, отстоящем всего за триста миль от Голубой лагуны.

Если вы хотите оценить всю бесплодность подобных розысков, не смотрите на карту Тихого океана, но отправляйтесь туда сами. Сотни и сотни тысяч квадратных лиг воды, тысячи островов, рифов, атоллов…

Он продолжал бы искать и дальше, но побоялся за свой рассудок. За эти полтора года Тихий океан открыл ему свою громадность, свою таинственность и неприкосновенность. За каждой открытой завесой оказывалась другая. Для того, чтобы обыскать водную пустыню с успехом, надо было бы двигаться по всем направлениям сразу.

Нередко он облокачивался на перила и смотрел в воду, как бы допрашивая ее. Потом закат начал гнетом ложиться ему на сердце, и звезды говорить на новом языке, и он понял, что пора ему возвратиться, если он хочет возвратиться с нетронутым рассудком.

Вернувшись в Сан-Франциско, он отправился к своему агенту Ваннемэкеру в Кирней-Стрите, но известий никаких не было.

Лестрэндж занимал целую квартиру в Палас-Отеле и вел обычную жизнь человека богатого, но чуждого светским удовольствиям. Держал он себя вполне рассудительно, и с первого взгляда никто бы не признал в нем чудака. Но случалось ему иногда, во время разговора, внезапно умолкать и впадать в странную рассеянность; нередко, идя по улице, он разговаривал сам с собой, а однажды, на званом обеде, неожиданно встал из-за стола и ушел домой. Подобных мелочей вполне достаточно, чтобы прослыть рехнувшимся.

В один прекрасный день, — а именно второго мая, ровно восемь лет и пять месяцев после гибели Нортумберлэпда, — в кабинет Лестрэнджа прозвонил телефон. Он подошел к аппарату.

— Кто говорит? Лестрэндж? — послышался резкий американский голос. — Говорит Ваннемэкер. Приходите ко мне — у меня для вас новость.

Лестрэндж с минуту продержал трубку в руке, потом положил ее обратно, подошел к стулу и сел, уронив голову на руки. Погодя немного, он опять подошел к аппарату, но не решился взять трубку из страха разрушить новорожденную надежду.

— Новость!.. Какой мир возможностей в этом слове!

Долго он простоял перед подъездом конторы Ваннемэкера, прежде чем, наконец, решился войти. В большой комнате стучали пишущие машины; служащие бегали взад и вперед с кипами бумаг. Из-за одного из столов поднялся рам Ваннемэкер и проводил пришедшего в свой личный кабинет.

— Ну что? — спросил Лестрэндж.

— Всего лишь вот это, — сказал тот, взяв в руку листок бумаги с адресом. — Симон Фаунтэн, проживающий в 45-м номере Ратрэй-Стрит, пишет, что прочел ваше объявление в старой газете, и полагает, что имеет кое-что вам сообщить.

— Я пойду к нему, — сказал Лестрэндж.

Он вышел из конторы, не сказав благодарности своему агенту, даже не простившись с ним; но тот слишком хорошо знал своего клиента, чтобы чувствовать себя обиженным.

Ратрэй-Стрит состоял до землетрясения из ряда чистеньких домиков морского пошиба; № 45 ничем не отличался от других, и Лестрэнджу отворила степенная женщина средних лет, должно быть, также весьма заурядная, но ему она не показалась заурядной.

— Дома мистер Фаунтэн? — спросил он. — Я пришел по поводу объявления.

— Пожалуйте, сэр, — сказала она, приглашая его зайти в маленькую прихожую. — Капитан в постели; он очень болен, но он так и думал, что кто-нибудь зайдет, и может вас принять немного погодя, если вам все равно подождать.

— Благодарю, — сказал Лестрэндж, — я могу подождать.

Он ждал восемь лет, — что такое в сравнении несколько минут? Но ни разу еще за все эти восемь лет он не испытывал такого томления, ибо сердце его чуяло, что именно здесь, в этом заурядном домике, из уст мужа этой заурядной женщины он услышит то, чего боялся, или то, что надеялся услышать.

Какая это была удручающая комнатка! И такая чистая, как будто никто никогда не пользовался ею. На камине стояла модель корабля под стеклянным колпаком; около были разложены раковины; на стене висели картины на морские темы, — словом, все было как полагается в жилье старого моряка.

Из последней комнаты доносился шорох, доказывавший, что там готовятся к его приему. Сквозь дешевую тюлевую занавеску виднелся квадрат света, смутно воспроизводивший ее узор на противоположной стене. Внезапно на окне проснулась муха и принялась жужжать и биться о стекло, и Лестрэнджу вдруг неудержимо захотелось, чтобы пришли за ним.

Человек его темперамента неизбежно должен страдать от столкновения с жизнью, даже в самых счастливых условиях. Люди, с которыми свела его теперь судьба, были, несомненно, добрые люди. Самое объявление и весь вид посетителя могли бы пояснить им, что не время медлить, — а между тем его заставляли дожидаться, пока оправят постель и уберут склянки с лекарством, — как будто он способен был их заметить!

Наконец, дверь отворилась, и женщина сказала:

— Пожалуйте сюда, сэр.

На кровати, с громоздившимся под одеялом непомерно вздутым животом, лежал чернобородый человек. На одеяле были протянуты большие, деятельные, но бесполезные руки, — руки, жаждущие труда, но лишенные его. При входе посетителя он медленно повернул к нему голову.

— Вот тот джентльмен, Симон, — сказала женщина через плечо Лестрэнджа, после чего удалилась, затворив за собой дверь.

— Садитесь, сэр, — сказал капитан. — Не имею удовольствия знать вашу фамилию, но хозяйка говорит, что вы пришли насчет того объявления, которое подвернулось мне третьего дня.

Он взял лежавшую рядом с ним сложенную бумажку и подал ее посетителю. Это был трех летний Сиднейский Бюллетень.

— Да, — промолвил Лестрэндж, глядя в газету, — это мое объявление.

— Ну-с, — продолжал капитан Фаунтэн, — очень странно, что подвернулось оно мне всего лишь третьего дня. Три года кряду пролежало на дне сундука со всяким хламом, и так бы и лежало до окончания века, когда бы не то, что моя хозяйка принялась перетряхать сундук, а я вижу газету, да и говорю ей: — Подай-ка ее сюда! — Ведь человек, пролежавший, как я, восемь месяцев в постели с водянкой, готов читать, что попало! Работал я в китоловах сорок битых лет, и последний мой корабль был Морской Копь. Лет семь с лишним тому назад, один из моих матросов подобрал одну вещицу на взморье островка, — из тех островков, что разбросаны на восток от Маркизских, сошли мы тогда на берег запастись водой…