Артур Дойль - Мир приключений, 1923 № 04

Эта мысль, подобно развернувшейся с силой пружине, подбросила меня и я, плохо сознавая что делаю, побежал к двери лаборатории, сопровождаемый воем собак.

«Он сумасшедший, он безумный!» Вот мысли, которые колотились у меня в голове, как в пустом ящике. Добежав до двери, я навалился на нее всей тяжестью тела, думая, что она заперта. Но тело мое, не встретя сопротивления, вместе с раскрывшейся дверью, влетело в комнату. Я еле удержался на ногах. Раскрывшаяся с шумом дверь заставила зазвенеть все эти колбочки и реторты. Я ринулся в операционную. Не знаю, были ли у меня в этот момент какие бы то ни было мысли в голове; я не сознавал, что я сделаю. Но как только я показался на пороге операционной, Уоттон встретил меня холодным, твердым взглядом, сразу отрезвившим меня.

Без сомнения, он слышал стук двери, слышал необычайный вой собак и знал, что кто-то вошел. Я замер на месте при виде Регины, безжизненное тело которой лежало на столе.

— Все идет великолепно! — сказал Уолтон бесстрастным голосом. Сыворотка уже начинает действовать…

Я впился глазами в лицо Регины и ждал. Прошел-ли час, прошла-ли ночь — не знаю. Мне казалось, что минуты бодрствования сменялись для меня минутами обмороков. Но каждый раз, когда сознание возвращалось ко мне, я видел бесстрастное лицо профессора и бледное лицо Регины.

Треск машины, казалось, увеличивал тишину операционной. Несколько раз Уоттон подливал в цилиндры сыворотку и то усиливал, то ослаблял ток.

Наконец, тело Регины начало конвульсивно вздрагивать и глаза профессора загорелись огнем. Все во мне дрожало. Казалось, что сердце не выдержит этого напряжения. Было страшно тихо…

— Пульс 3… 7… 15…

Эти слова, как музыка зазвучали в моих ушах. Кажется, я не надолго потерял сознание.

— Пульс 5, дыхание 11…

Щеки Регины покрылись слабым румянцем и грудь ее медленно поднималась. Мы наклонились над ней так, что наши головы касались одна другой.

— Она жива? — еле шевеля губами спросил я.

— Да, — жива…

Глаза Регины открылись и она вздохнула глубоко и спокойно.

Но тут произошла сцена, которую конечно никто из нас предвидеть не мог. Мы так углубились в наблюдение над пробуждением Регины, что забыли совершенно обо всем на свете.

Вдруг профессор дико вскрикнул и, обернувшись назад, схватился за ногу выше колена. Я бросился к нему и оцепенел от ужаса.

Раздув свой капюшон и извиваясь на хвосте, громадная индийская кобра, шипя, металась из стороны в сторону. Я понял все. Она ужалила Уоттона в ногу…

Но рассуждать было некогда. Я схватил табуретку, размахнулся и ударил. Я разможжил голову змеи с одного удара и она лежала теперь, извиваясь в предсмертных судорогах.

Профессор стоял бледный, с горящими глазами.

— Слушайте, Джонатан! Укус кобры смертелен. Смерть — через 5–6 минут. Не останавливайте аппарата, снимите Регину со стола и переколите иглы мне. Вылейте остаток сыворотки в цилиндры. Это моя просьба, Джонатан!

Говоря это, Уоттон бледнел все больше и больше; наконец, он упал замертво.

Падая, он задел своим телом аппарат. Раздался страшный грохот и звон — и у ног моих лежали лишь обломки того, что за минуту до этого так гармонично и стройно работало. Склянка с «сывороткой бессмертия» тоже оказалась разбитой…

Что мне было делать?! Я наклонился над Регинсй; иглы при падении аппарата вырвались из ее тела и она лежала на столе, слабая, измученая, — но живая. Конечно, первым делом было перенести ее в дом и позвать людей. Так я и сделал.

На следствии по делу о смерти профессора Уоттона я чистосердечно и прямо рассказал все, как было, все чему свидетелем мне пришлось быть. Документы и записки профессора не дали ничего. Там хотя и упоминалось о «сыворотке бессмертия» и нашлись чертежи аппарата, но ни соотношения частей, ни химических формул не сказалось. Так опять человечество потеряло бессмертие, которое оно уже держало в руках. Как выяснилось потом, кобра была та самая, над которой Уоттон только что проделал свой опыт. Он, думая, что она еще не скоро окрепнет, не запер ящик, в которой поместил ее.

Остается сказать несколько слов о Регине, теперь совершенно здоровой, если не считать того горя, которое испытывает она от потери отца. Когда минет год со дня похорон — мы станем мужем и женой.

Вот и вся эта странная и такая трагическая по своему финалу история.

Лэрд Райбэрн повертел в руке письмо, и легкая улыбка тронула его губы ровно настолько, насколько это было прилично для великого ученого.

— Это замечательная Еещь, Хейтер, — сказал он своему главному ассистенту. — Это письмо, как вы думаете, от кого?.. От моего величайшего врага, научного, конечно, — Мигуэля дель Виантес. Он просит разрешения приехать поговорить со мною. Я имею все основания рассматривать этот акт с его стороны, как сдачу своих позиций, за которые он боролся со мною целых двадцать лет.

Георг Хейтер улыбнулся. Он прекрасно помнил все жестокие стычки между двумя учеными, обвинявшими друг друга в шарлатанстве; да и всякий, интересовавшийся наукой, не мог не знать смертельной вражды между лордом Райбэрном и известным испанским ученым. То обстоятельство, что им никогда не приходилось встречаться, и то, что они даже не знали друг друга в лицо, не имело большого значения: ведь их вражда началась на чисто научной почве и, в сущности, не имела никаких оснований перейти в личную неприязнь.

— Он хочет поговорить со мною, — продолжал великий ученый. — Он пишет, что отправляется в научное путешествие в Южную Америку, из которой он может и не возвратиться: ему предстоят большие трудности и опасности. И вот, он протягивает мне ветку мира. Так или иначе, но я телеграфировал ему о своем согласии по указанному им адресу. Он ответил, что приедет сегодня после обеда. Так как этот визит носит совершенно частный характер, — вы понимаете, что ему не хотелось бы, чтобы об этом знали и говорили, — позаботьтесь, чтобы он прошел незамеченным. Пусть оставит автомобиль у ограды в кустах, а самого его проведете ко мне через оранжерею. А потом оставьте нас вдвоем. Самое лучшее, если вы съездите на это время в город и вернетесь часам к пяти. Я надеюсь на вашу скромность, Хейтер.