Н. Квинтов - Мир приключений, 1925 № 04

Клоох, — как звал Блунт девушку-индианку, — стала с детским любопытством разбираться в пакете. Она срывала обертки и, когда, наконец, нашла, что ей было нужно, тихонько вскрикнула от удовольствия. В руках у нее был мешочек с сахаром. Жадными руками засовывала она себе в рот лакомство.

Блунт следил за молодой женщиной со стула, на который упал всей тяжестью своего тела. Он не покупал для нее сахару. Торговец, верно, дал его в придачу.

— Эй! — крикнул он вдруг, — ты заболеешь, если съешь все это сразу. Дай сюда!

Она послушно отдала мешочек, и он швырнул его на верхнюю полку шкафа.

— Сахар будет лежать там до тех; пор, пока я тебе не позволю взять, его, — сказал он: — больная Клоох. мне не нужна.

Она робко произнесла несколько-слов, но не договорила и замолкла. Она поняла, что момент был неподходящим для обсуждений нового события в ее жизни.

Два года тому назад повстречалась, она на своем пути с Блунтом. Ранней весной пробивают себе рыболовные суда дорогу с севера через пролив. Унимак в Берингово море. Они бросают якоря в Бристольском заливе, покрытом еще маленькими ледяными-айсбергами. Тут в сезон собираются люди всех стран, образованные и необразованные, честные люди и преступники.

Они приезжают сюда работать. В свободное время они играют в карты, дерутся и так же случайно убивают друг друга. Некоторые сходят с ума, другие умирают, но работа всегда есть, для всех.

С озер и из рек сюда идет в огромных количествах лосось. Тела их серебрятся на солнце, когда их гонят в бухту. Тут их ловят, бьют, сейчас же-приготовляют и укладывают для консервирования в большие жестяные банки. Краны поднимают эти банки и? переносят их по воздуху на пароходы. Пароходы погружаются все глубже и глубже в воду, а к осени волны почти омывают палубу. Тогда суда уходят так же бесшумно, как и приходили, и? оставляют за собой безжалостную полярную зиму.

Блунт обратил внимание на девушку-индианку, ловко работавшую у этикетной машины. Он стал нашептывать ей слова, которые ее сначала пугали. Потом она начала понемногу верить его словам. Блунт, не задумываясь, перешагнул границы, разделяющие расы, и заключил союз, не закрепив его законом.

Когда наступила осень, девушку стал томить страх. Уедет ли он с другими на юг или останется с ней? Он остался потому, что в хижине было тепло и провизии было запасено в большом количестве и еще потому, что дешево можно было доставать «white mule», как звали в том краю водку. Всю долгую зиму он просидел у огня и дремал. Когда он сердился за что-нибудь на молодую женщину, он ее бил, но она и не ждала другого. За то она чувствовала себя бесконечно счастливой, когда он изредка относился к ней дружелюбно…

Клоох вполне можно было назвать хорошенькой. У нее была грациозная, стройная фигурка и в темных глазах ее горел скрытый огонь. Только ноги у нее были большие и бесформенные. Но это было наследием ее предков, сидевших на корточках у огня или зажимавших ноги в байдарках. Блунт никогда не отдавал себе отчета в том, как безгранично его любит эта женщина. Сам он из ревности запер ее — в одинокую хижину, где ни один мужчина не мог ее видеть.

— Послушай-ка, Клоох, — как то раз сказал он ей. — мы в этом году должны заработать много денет. Я найму моторную лодку. Ты, как туземка, знаешь мели, где больше всего лосося. Ты покажешь их мне. Надо заработать много денег. Возьмем на подмогу одного или двух парней-индейцев, а?..

Она была счастлива, что может ему пригодиться. Он стал работать с рассвета и до глубокой ночи. Иногда им помогал молодой индеец, Кукулак. Его звали так потому, что он был родом из бухты Кукулак. Он любил Клоох задолго еще до появления Блунта и с покорностью относился к настоящему положению вещей. Он знал, что так долго не протянется. Охотно работал он для молодой женщины и для своего счастливого соперника. Блунт называл его «сивас» и обращался с ним пренебрежительно, как со всеми туземцами.

Молодая женщина внимательно следила за Блунтом, когда он с наступлением осени стал считать свои деньги и временами нерешительно поглядывал на рыболовные суда. Страх терзал ее сердце. Какое решение примет Блунт?.. Но Блунт швырнул все деньги в ящик, который был у него спрятан под полом хижины, и пробормотал:

— Заработок хороший, можно продержаться еще год!

Жатва этого года, если возможно, была еще обильнее, но молодая женщина уже не знала беспокойства. Теперь она крепко держит его на всю жизнь, — думала она. В глазах ее сияла радость материнства.

Но сегодня он был так пьян, что не мог понять ее радостных слов. Соображаясь с его состоянием, молодая женщина вышла в соседнее помещение, служившее кухней. Он посмотрел ей вслед мутным взглядом.

— Вот нагрузка судов почти и кончена, через две недели они уйдут в приличные для порядочного человека страны. Через две недели, а тогда… — он чуть не падал со стула, но снова выпрямился резким движением, — а тогда я тоже уеду.

Он встал, покачиваясь прошел по комнате, повалился на кровать и мгновение спустя крепко заснул.

Через несколько часов он проснулся в очень плохом настроении. Обед был давно уже готов.

— Эй, ты! — крикнул он, — я есть хочу! Что с тобой сегодня приключилось? Вечно шатаешься по комнате. Пусть лентяйничают индейцы!

Она торопливо принялась ухаживать за ним. Поев, он уселся в ногах кровати, потирая болевшую голову.

— Когда придет сивас, — сказал он, — скажи ему, что мы на ловлю завтра не поедем. Мне нужно пойти поговорить с начальником.

На мгновение молодая женщина почувствовала прежний страх. Потом тихонько улыбнулась. Теперь был как раз подходящий момент. Она опустилась к ногам Блунта, прижалась нежной щекой к его коленям и шепнула ему несколько слов…

Блунт медлил ответом. Он побледнел и грубым движением оттолкнул ее голову назад, чтобы лучше — видеть ее лицо.

— Что это значит? — произнес он со сдерживаемой злобой. — Ты лжешь, Клоох, как все индейцы, когда они имеют дело с белыми. Ты знаешь, зачем я иду к начальнику и хочешь меня удержать. Но я белый человек! Не воображаешь ли ты, что я проживу всю свою жизнь с женщиной вашего племени? Ври себе дальше, меня все равно не удержишь.

— Ты не хочешь ребенка? — спросила она дрожащими губами на своем ломаном английском языке.

— Ты лжешь! — повторил он, злобно тряся ее за плечи, — ты знаешь, что ты лжешь. Перестань, слышишь?

Она всхлипнула. Но он продолжал кричать на нее.

— Говори ты настоящим языком, слезы тебе не помогут. Я решил ехать и так и будет!

— О нет, — умоляла она, — подожди, пока родится ребенок… такой большой, хорошенький ребенок… он будет похож на тебя, на своего… на своего… — она искала нужное ей слово и, найдя, улыбнулась сквозь слезы и продолжала — большой, хорошенький ребенок, совсем, как его паппи! Ты останешься со мной и с ребеночком.