Жюль Верн - Маяк на далеком острове; Болид; Малые и неоконченные произведения; Драматические произведения

В это мгновение внутренность аэростата осветилась. Я посмотрел через нижний аппендикс [612] Аппендикс — патрубок в аэростате для впуска и выпуска газа. , который Эжен Годар всегда держал открытым. Яркий свет позволял различать чередующиеся желтые и коричневые боковые поверхности «Метеора». Ничто не выдавало присутствия газа — ни цвет, ни запах.

Тем временем мы начали спускаться, потому что шар потяжелел. Чтобы удержаться на набранной высоте, надо было сбросить балласт. Тысячи рекламных листовок, выкинутые за борт, показали, что воздушное течение, проходящее под нами, более сильное. Нас несло на деревню Лонго, перед которой раскинулись болотистые ложбины.

— Мы что же, сядем в болото? — спросил я Эжена Годара.

— Нет, — ответил он. — Но, поскольку балласта у нас больше нет, придется выбросить мой саквояж. Нам надо обязательно перелететь через болото.

Мы продолжали падать. В пять часов сорок три минуты в пятистах метрах от земли нас подхватил сильный порыв ветра. Мы пронеслись над фабричной трубой, притянувшей наши взоры. Воздушный шар, словно мираж, отражался в многочисленных болотцах. Человеческий муравейник разрастался, а на дорогах была заметна суета. Но вот показалась маленькая лужайка между двумя железнодорожными колеями, как раз перед станцией.

— Ну? — спросил я.

— Ну? Мы перелетим через железную дорогу и через деревню, что виднеется за нею! — ответил Эжен Годар.

Ветер крепчал. Мы видели это по раскачивающимся кронам деревьев. Ла-Нёвиль осталась позади. Перед нами расстилалась равнина. Годар бросил стопятидесятиметровую веревку — гайдроп [613] Гайдроп — толстый длинный канат, который используется в авиации при посадке некоторых видов спортивных аэростатов, дирижаблей и стратостатов. , потом якорь. В пять часов сорок семь минут якорь стукнулся о землю. Потом открылся клапан. Подбежали несколько услужливых зевак, схватились за гайдроп, и мы мягко, без какого-либо толчка коснулись земли. Воздушный шар сел словно большая и полная сил птица, а не как дичь с подбитым дробью крылом.

Двадцать минут спустя оболочка шара опала, ее свернули, упаковали, погрузили в телегу, а нас наемный экипаж увез в Амьен.

Вот, дорогой месье Жёне, несколько моих замечаний, кратких, но точных. Позвольте добавить, что простая воздушная прогулка и даже долгое странствие на аэростате нисколько не опасны, если вы летите с Эженом Годаром. Это человек хладнокровный, отважный, умный и опытный. Он совершил уже свыше тысячи полетов как в Старом, так и в Новом Свете. Он никогда не полагается на случай и старается все предусмотреть. Никакое происшествие не может застать его врасплох. Он знает, куда летит и где опустится. Место для посадки н выбирает с изумительной проницательностью. Он действует с математической точностью, с барометром в одной руке и балластным мешком в другой. Его аппараты содержатся в великолепном состоянии. Никогда не заедает клапан, никогда не бывает складок на оболочке. «Разрывная веревка» всегда наготове и в любой момент может прорезать аэростат, если из воздушного шара, задевшего землю, необходимо выпустить газ для экстренной посадки. Опыт, хладнокровие, глазомер сделали Эжена Годара настоящим мастером воздухоплавания, воздух держит его и его экипаж, воздух его несет, и ни один аэронавт, как известно, не может с ним сравниться. Воздушное путешествие становится рядом с ним полностью безопасным. Это даже не путешествие, а сон — увы, всегда слишком короткий сон!

Примите, дорогой месье Жёне, мои наилучшие пожелания и пр., и пр.

Жюль Верн

Дамы и господа!

Вероятно, вы не без удивления прочитали в программе музыкального вечера имя некоего артиста, который в данный момент находится перед вами [615] Жюль Верн выступал со своей речью в середине первого отделения большого концерта, посвященного открытию нового цирка. . Ему и в самом деле предназначена довольно жалкая роль в концерте, организованном г-ном Гонтье, председателем «Гармонии», при дружном участии других музыкальных обществ нашего города. Почему же этот чужак отважился появиться на концертной эстраде перед столь многочисленным и внушающим уважение собранием? Ему всего недостает: дикции, жестикуляции, привычки говорить на публике. Его голос с трудом доносится до последних рядов у ограды. Это очень смелый поступок с его стороны! И он просит по возможности терпеливо выслушать его и постараться понять. Он будет иметь честь один, без помощи даже аккомпаниатора, исполнить перед вами несколько вариаций на тему открытия нового муниципального цирка. Бывают, кажется, романсы без слов, на этот же раз будут слова без романсов.

Итак, с вашего позволения, перенесемся мысленно в те времена, когда мы мечтали, давая волю своему воображению. В один прекрасный день Амьен очнулся от долгого восемнадцатимесячного сна. И вот в погожее июньское воскресенье толпы людей покидают свои предместья — Бове, Сен-Пьер, Эн и Сен-Морис — и направляются к площади Лонгвиль. Эти люди идут по великолепным, засаженным в четыре ряда деревьями бульварам, которые пересекают тридцать восемь улиц, пять площадей и два вокзала четырехкилометровой дугой, соединяя верхний и нижний отрезки течения Соммы.

Все мы, добропорядочные амьенцы, любим площадь Лонгвиль, немного жаркую летом и слегка прохладную зимой. Мы любим кусты сирени и липы, обрамляющие своей зеленью маленькую пустыню, на которой наш замечательный садовник г-н Ларюэль обыкновенно размещает клумбы и газоны городского оазиса. Любим парады и праздники, которые здесь проводятся. Любим и фонтан, и облачка белого пара, которые то и дело возникают у обоих выходов из соседствующего с площадью туннеля и которые слишком часто загрязняет черный паровозный дым. Любим и здешний деревянный цирк, сероватый купол которого напоминает шляпку гигантского гриба.