Алексей Шаманов - Ассистент

— И главное — ни усталости, ни слабости, ни боли! — продолжал Кикин. — И работать хочу, вот что странно!

— Нам хлеба не надо, работу давай! — прокомментировал я и выпил двумя глотками весь стакан. Как воду, честное слово. Может, и правда Стас или Гриша подменили водку водопроводной водой в целях выведения Бори Кикина из запоя? Так он и без того не пьет. Работать ему, уроду, приспичило…

Нет, все ж таки в стакане была водка. Мысли поплыли, как льдины в ледоход — одна на другую громоздятся… как бычки в колхозном стаде друг на друга… гомосечут от избытка энергии… и спать хочется… очень… и глаза сами собой закрываются…

— Ты, Андрей, не обижайся, один посиди, а я рубить Бурхана пойду.

— Иди, — сказал я, с трудом ворочая языком. — Ты меня только разбуди без пятнадцати четыре, ладно? Мне на Грязнова надо… снег привезут…

— Разбужу, спи, — ответил Борис. — Еще больше часа можешь спать.

Он, наверно, ушел, я его больше не слышал. А у меня закрылись глаза… или не закрылись?.. Не знаю. Но я вдруг заметил, что у Буратины, который сидел напротив меня, появилась голова, прикрытая грязной тряпицей. Как, интересно, он теперь выглядит, этот псевдоитальянский юноша с монголоидным лицом мертвого бурятского шамана?

А потом был сон. Или не сон? Не знаю, но мне показалось, что сон — это жизнь Андрея Татаринова в сибирском городе Иркутске в самом начале двадцать первого века, а явь — байкальский остров Ольхон из второй половины века восемнадцатого. И фамилия у меня правильная, а имя нет. Почему, сам не знаю. Или знал когда-то, да забыл?

Вместе с моим толмачом и проводником Доржи мы уже неделю как вернулись в большой улус братских татар. Деревня именовалась Хужир, что в переводе с варварского означало «солончак».

Доржи всем местным жителям успел рассказать, как на берегу Байкала возле истукана их верховного ложного бога Бурхана в меня ударила молния. С тех пор дикари относились мне с величайшим почтением, почти как к богу. Впрочем, это меня не удивляет. Цивилизованный русский дворянин, морской офицер, отстоит в своем духовном развитии от необразованных, темных аборигенов настолько, что сравнение показалось бы мне правомерным, не будь я истинно верующим православным христианином, никогда не забывающим заповедь: «не сотвори себе кумира». Даже из себя самого…

Гордыня — один из семи смертных грехов, но с помощью Божией я надеюсь ее избегнуть. Но сейчас мне угрожает худшая из бед — грех вероотступничества. Впрочем, по порядку.

Я выяснил, что мой крещеный проводник Доржи оказался на деле закоренелым язычником, да не рядовым, а волхвом! По-татарски — «боо», что у тунгусов зовется «шаман». Последнее слово европейцам уже известно и через русский вошло в употребление во многие цивилизованные языки. Им я и стану в дальнейшем пользоваться.

Так вот, мой Доржи оказался даже не просто «боо», а «шанар» — посвященный шаман. Да еще и «дуурэн», полный шаман, прошедший восемь степеней посвящения из девяти возможных. Дуурэн имел кнут («мина») — символ власти, «жодоо» — пихтовую кору, которой окуривают жертвенных животных для очищения, трости для перенесения в потусторонний мир для общения с богами и духами, «майхабши» — железную корону с оленьими рогами и ушами для камлания, и семь различных бубнов, «хэсэ», символизирующих у братских татар шаманских коней для верховой езды.

Словом, мой толмач стоял на восьмой, предпоследней ступени в шаманском табеле о рангах, а последнюю, девятую — «заарин», величайший шаман, не имел ни один человек со времен великого завоевателя Тамерлана.

Как объяснил мне «полный шаман» Доржи, почтение и почитание аборигенов никак не связано ни с моим высоким происхождением из русского потомственного дворянства, ни с чином штурмана в ранге капитана императорского флота, а связано лишь с попаданием в мое тело шальной молнии на байкальском берегу. По их представлениям, я отмечен Богом и могу теперь, если захочу, стать шаманом, пройдя обучение и обряд посвящения «шанар», который «просветляет разум шамана, открывает ему тайны загробной жизни и жизни духов, позволяет приобрести знание богов, узнать их местопребывание, через кого и как к ним должно обращаться».

Вот что сказал мне мудрый дуурэн, посвятивший уже девяносто восемь шаманов и мечтающий о девяносто девятом — моем посвящении. Еще он сказал, что это великая честь и уже тысячу лет ни один инородец не проходил этот обряд.

Разговор наш с Доржи состоялся два дня назад, и сегодня я обещал дать ему ответ.

Как православный христианин, я должен был сразу отказаться от поклонения языческим богам дьявольского обличья. Но с другой стороны, я почитал себя за просвещенного исследователя быта и верований братских татар. И с этой позиции я должен был, конечно же, согласиться. Виданное ли дело, быть не просто свидетелем тайного обряда, но соучастником, главным действующим лицом, самим посвящаемым!

Не помню точно, но читал в каком-то манускрипте, как один из великих врачевателей древности сознательно заразил себя чумой или холерой и до самого последнего вздоха и смертных судорог диктовал любопытным ученикам симптомы и признаки неизлечимой болезни. Хвала ему! На алтарь медицинской науки и просвещения он бросил собственную жизнь! А чем я хуже знаменитого эскулапа, имени которого не помню? Все, что имею, чем дорожу больше жизни — на алтарь великих наук истории и этнографии!

Когда утром в мои покои, а точнее, отгороженную часть войлочной юрты вошел Доржи, я только кивнул.

Юрту, в которой я проживал, торжественно объявили моей собственностью. Временно, конечно.

Своим родом я объявил, немного поразмыслив, всю христианскую Европу. Думаю, дикие татары вряд ли поймут очевидные отличия православных христиан от католиков и протестантов, если все мы, представители белой расы, для них на одно лицо.

Своим родовым богом я назвал Иисуса из Назарета. Хоть в этом не слукавил… Верую, Господи, верую! Помоги мне в моем отступничестве!

Доржи провозгласил себя моим «найжи», крестным отцом… Прости мою душу грешную, Господи!

Он также выбрал «девять сыновей шамана», которых тут же послал за девятью камнями с девяти гор и за девятью водами из девяти источников. Первый ритуал «водного очищения» был назначен на утро следующего дня. А пока суд да дело, в мою юрту принесли пол ведра тарасуна — татарской молочной водки — и велели пить.

Тарасун я уже имел честь пробовать, после чего со мной случилось острейшее расстройство желудка и трехчасовой непрекращающийся понос. По этой причине втихую я слил зловонное зелье под юрту и достал из багажа припасенную бутыль чистой, как слеза Ангела Господнего, русской водки. Пить так пить.