Алексей Шаманов - Ассистент

— Не поможет ему «скорая», — отозвался хмурый Борис. — Я знаю, что ему поможет.

Он вышел и через минуту вернулся с полным стаканом воды. Поднес к моим губам.

— Пей давай!

Я попытался, но больше текло по губам и щекам на рубашку. Немного попало все ж таки в желудок, и я понял, что это не вода, а водка. С ума он, что ли, сошел, целый стакан!

Я отобрал не расплескавшуюся еще половину и допил уже по-взрослому, одним махом. Поить меня вздумал… Что я ему, младенец на лошади?

Грубо отбросил протянутую Григорием руку помощи.

— Сам!

Встал с дивана. Взглянул победно на товарищей. Усмехнулся.

— Во, что водка с людьми делает! — прокомментировал Григорий. Посмотрите на него, ожил! А только что будто в припадке падучей бился!

Болезненная эйфория за гранью сознания не забылась. Она и не забудется теперь никогда. Она — часть меня… Я с опаской покосился на бубен. Ишь, как он, зараза, на меня подействовал…

Впрочем, рассуждать не хотелось. Тело обрело невесомость и силу одновременно. Я согнул правую руку в локтевом суставе, и раздувшиеся мышцы едва не порвали тонкую ткань.

Пусть смотрят, слабосильные дебилы, на мою мощь, на мою потенцию!

В штанах зашевелилось, напрягая богатырские мускулы…

Но к мужикам я равнодушен. С мужиками можно водки выпить для затравки, а уже потом…

Что будет потом, представлялось смутно, но точно что-то буйное, необузданное, первобытное… Как кровавая охота на мамонта. Как шаманское камлание над телом человеческой жертвы. Как убийство врага с последующим поеданием живьем… Об очевидной логической несообразности последнего предполагаемого действия не думалось. Возможным казалось все, любая нелепица.

Хотелось действовать. Почему я стою столбом, как робкий профессор ботаники?

Водки!

Женщин!

Зрелищ!

Немедленно!!!

Я прошел на кухню, не обращая больше внимания на двух людишек. Одному из них жить оставалось всего ничего — с четверть века, второй — почти покойник. Нетерпеливо дрожащие душонки его висели на последних нитках, вот-вот готовые оторваться и разлететься кто куда.

«Скорее! — вопили они. — Мы устали! Мы жаждем свободы! Помоги нам, Великий!»

Я не удостоил их ответом, не вмешался. Пусть все случится, как предначертано!

Я выпил всю водку со стола, полторы бутылки, прямо из горлышка и не напился. Потом съел всю еду и не наелся. Людишки что-то возражали — кричали, махали ручонками… Их действия не вызывали во мне ничего, кроме смеха. Громкого, демонического смеха:

— Ха-ха-ха-ха!!!

Я пошел к выходу. Оставаться здесь не имело смысла. Ничего интересного не предвиделось. Мне хотелось еды, питья, женщин и буйства.

Мне что-то кричали вслед, я не слушал. Но все ж таки где-то глубоко-глубоко в сознании, в той его части, где оставался еще слабый и смертный мой предшественник, шевельнулась неприятная мысль: «А не сошел ли ты с ума, Андрей Татаринов?»

Чушь! Я здоров! Здоровее не бывает!!!

По дороге домой я звонил Жоан Каро и Анне Ананьевой. Каждой — дважды. Недоступны. Недоступны? Для меня?! Они?! Недоступны?! Мне доступен весь этот мир! Легко! С потрохами!!!

В приступе ярости я едва не расхлестал сотик об асфальт. Остановила пришедшая в голову идея: проститутка! Как там ее звали?

Посмотрел в адресной книге мобильника. Ее звали Путана. Так я ее обозначил. По хрен, путана так путана…

Если это и было безумием, оно мне нравилось. Очень. Я купался в нем, как под водными струями нестерпимо ледяного душа. Или нестерпимо горячего?

Уже дома, пожирая из холодильника яйца вместе со скорлупой, сосиски вместе с целлофановой оберткой и откусывая от целого батона, я набрал номер.

— Андрей?! Это вы?

Она узнала мой номер, но не удивилась звонку, обрадовалась.

— Я не Андрей. Называй меня Кохинор, — неожиданно для себя самого произнес я хрипло. — Запомнила? Ко-хи-нор!

— Запомнила, запомнила. — Она явно не знала, о чем говорить со мной. — Как вы поживаете, Ко-хи-нор?

Дура. Будто не знает, что мне от нее надо.

— Приезжай.

— Конечно. Через два часа я освобожусь и…

— Немедленно.

Она смолкла на мгновение, вероятно приходя в себя от радости, потом произнесла, еле слышно:

— Хорошо, я еду, но… — и снова будто споткнулась.

— Говори, женщина!

— Я боюсь. В прошлый раз было здорово, правда, но еще раз… Можно, я возьму с собой подругу?

— Хоть двух! — разрешил я милостиво. — Как тебя зовут?

— Так же, как всегда. Мне говорят: приходи, и я прихожу…

Она пришла единая в трех лицах. Но как раз лиц-то я не запомнил. Впрочем, и не старался…

Имя первой было Вероника. Блондинка с печальными коровьими глазами, с обширной грудью, широким тазом и виноватой улыбкой… Я вставил ей стоя у входной двери. Она стонала, как ненормальная, и, виновато улыбаясь, все повторяла:

— Андрей… Андрей… Анд…

— Я — Кохинор! — поправил я ее. — Мой грифель остро заточен и тверд, как королевский алмаз, приносящий несчастья. Царственные несчастья!

Имя второй было Надежда. Рыжеволосая восторженная особа предпенсионного для путан возраста, хорошо за тридцать. Я овладел ею в дверном проеме между комнатой и прихожей. Сзади. Она кричала. Ей было больно, и это было хорошо.

Она выкрикивала сквозь слезы:

— Ты — Кохинор! Ты приносишь царственные несчастья! Урод!!!

Она кончила и рухнула на колени. И осталась лежать, ловя открытым ртом воздух. Как омуль, выброшенный на скалистый берег Байкала.

Имя третьей было Любовь. Она на это имя отзывалась, но я ее так не звал. Разве можно о любви в постели?

Она была худой и костлявой, жгучей брюнеткой, отзывчивой еще до прикосновения. Нервной и агрессивной.

Я взял ее на диване в традиционной позе. О да, она действительно была крайне традиционных манер! Она вертелась, как уж под вилами. Она кусала меня везде, где могла достать, а когда не могла — материла, как мегера. Длинными загнутыми когтями царапала мою спину и грудь, превращая их в кровавое месиво. И это было хорошо. Я разорвал на ней одежду в клочья. Я бил ее по щекам с размаху, а она все повторяла иступленно:

— Еще! Еще!! Еще!!!

А потом мы провалились с ней в Ад. И этот Ад оказался Раем. Языческим Раем…

Я лежал на диване, раскинув конечности, и женщины прижимались к моему телу со всех сторон. Они были всюду. Они гладили, целовали и плакали. Они причитали по мне, как по покойнику… Если уместно покойнику делать минет…

— Я — Кохинор, — говорил я слабым голосом, и женщины вторили мне:

— О да, ты — Кохинор! Твой грифель остро заточен и тверд, как алмаз, приносящий несчастья…

И они плакали, и я плакал. И от наших слез стало сыро, как в глубокой гулкой пещере или материнской утробе. И я вспоминал, как умирал уже неоднократно, унося с собой миллионы жертв. И впервые это случилось давным-давно, в те времена, когда люди не изобрели еще календаря. В те времена, когда земля была плоской и покоилась на хребте огромной рыбы, судорожно вцепившись в ее спинной плавник…