Мариан Реняк - Митра

Я был поражен его словами, — продолжал доктор Иоахим. — Не задал ему тогда ни одного вопроса, думал, что сделаю это позже. Но, к сожалению, эта с ним встреча — как с человеком здоровым — была последней.

— Как вы считаете, это из-за ухода Ширин произошла потеря психического равновесия?

— Трудно это назвать полной потерей психического равновесия, хотя оно довольно сильно расшатано.

Коляска остановилась у психиатрической лечебницы. Маргит и доктор Иоахим направились в кабинет директора. Тот проводил их в палату, где находился барон фон Витгенштейн. Прямой и неподвижный, Карл лежал в постели. Пустым взглядом посмотрел он на дочь, до его сознания не дошло, скорее всего, что это именно она. На лице барона застыла слабая улыбка, из уголка рта тянулась поблескивающая струйка слюны, и только она, как ни странно, свидетельствовала о том, что барон еще жив.

— Это страшно, — прошептала Маргит, касаясь ладонью влажного лба отца. При помощи доктора Иоахима она перенесла барона на инвалидную коляску и вывезла в больничный сад. С ужасом она заметила, что ее отец совершенно не реагирует на окружающую обстановку.

— Странно, — сказал Иоахим. — Я ежедневно посещаю барона, и еще вчера его глаза реагировали на движение. Сейчас у меня такое впечатление, что паралич прогрессирует.

— Возможно ли, чтобы змеиный яд действовал так долго?

— Этого нельзя исключать, хотя за время своей практики я не встречался с таким случаем.

Маргит опустилась на колени рядом с отцом и долго на него смотрела.

— Почему они сделали это с тобой? — прошептала она.

— Что вы имеете в виду? — спросил Иоахим.

— Ничего… Просто так, у меня вырвалось. Для подозрений у меня нет никаких оснований. Доктор, случалось ли вам чувствовать, что все, что вас окружает, все, что вы видите и слышите, — все совершенно реально, но, несмотря на это, невозможно в это поверить?

Доктор Иоахим беспомощно развел руками. Барон все еще смотрел перед собой ничего не видящими глазами.

В тот день Наргис не могла найти себе места. С нетерпением ждала послеобеденной поры. Сидя в своей комнате, девушка перебирала платья, подаренные ей Ширин. Примерила одно, потом другое, разглядывала свое отражение в зеркале и снова переодевалась. В углу комнаты у стены сидела ее мать.

— Боишься, дочка?

— Я столько лет мечтала увидеть его, а теперь, когда этот день пришел, от одной мысли о нашей встрече я вся дрожу.

— Чего же ты боишься, детка? Ты выросла и стала красивой девушкой, и, что самое главное, достойной своего отца. Когда я рассказала ему, что ты умеешь читать и писать, и даже читаешь книги, он поцеловал мне руку.

— Но я все равно боюсь.

— Я скажу тебе кое-что, только не говори отцу. Он мне сказал: «Меня уже ставили к стенке, били, пытали. Никогда я не испытывал страха, а вот теперь боюсь. Боюсь, думая, как она меня воспримет». Видишь, детка, он тоже постоянно думал о тебе, мечтал об этой встрече и теперь боится, как и ты.

— Тогда я надену самое красивое платье, — сказала Наргис, выбирая голубое, которое особенно хорошо оттеняло ее смуглую кожу.

После обеда они пошли в тюрьму, в которой находился отец Наргис. В тени длинной стены у тюремных ворот свидания дожидалась целая толпа людей. У всех в руках были маленькие узелки. В саду Наргис нарвала самых красивых цветов и составила из них букет, ее мать держала в руках сверток с продуктами. Лучи заходящего солнца освещали мрачные проемы зарешеченных окон.

Каждые несколько минут стражник отворял тяжелую створку ворот, называл имена и пропускал внутрь следующую группу людей. Ожидание казалось бесконечным. Через несколько минут Наргис должна была увидеть отца. Она столько раз представляла его себе, хотя знала только по описаниям матери. У него были большие черные глаза, острый нос, густые, обрамляющие небольшой рот усы и седеющие, зачесанные наверх волосы. Высокий, хорошо сложенный мужчина.

«Что я ему скажу? — думала Наргис, прижимая цветы к груди. — Я скажу ему: «Отец!» Нет, скажу: «Мой отец! Мне не стыдно, что ты здесь, Как раз наоборот, я горда этим. Знаю, что ты попал сюда потому, что боролся за наши права, защищал нас. Говорю — нас, потому что моя мать тоже рабочая. Ты боролся за справедливость. Я горжусь тобой и не понимаю, почему мама столько лет скрывала от меня, где ты находишься». Ее размышления прервал хриплый голос стражника, который вызывал следующие десять человек. Последней он назвал Наргис. А значит, мать должна была ждать места в следующей группе или, ради дочери, отказаться от посещения. Наргис встревожилась и вопросительно посмотрела на мать.

— Иди ты. Он тебя узнает. Передай ему от меня, — сказала она торопливо и сунула в руки девушки сверток с едой.

Наргис переступила порог тюрьмы. С трудом удерживая дрожь в руках, отдала пропуск и сверток с продуктами, на котором мать написала фамилию отца. Тюремный надзиратель собрал у всех документы и ввел людей в комнату для свиданий, разделенную надвое толстой решеткой. Свет заходящего солнца едва проникал в эту комнату сквозь маленькое окошко. За решеткой стояли ожидавшие родственников заключенные.

В этот момент Наргис чувствовала только сильное биение сердца. Взглядом она нашла отца. За тюремной решеткой, слегка наклонившись, стоял высокий плечистый мужчина. Наргис почувствовала его проницательный взгляд, увидела большие, глубоко посаженные, блестевшие странным блеском глаза.

«Это он!» — подумала девушка. Она встала напротив отца и долго смотрела в его полные любви глаза, которые говорили больше, чем могут выразить слова. Она хотела сказать что-нибудь, но волнение не давало ей говорить. Стиснув разделявшую их решетку, она крепко сжала челюсти; хотела говорить, но чувствовала, что через минуту расплачется. Слезы потекли по ее щекам. Наргис заметила слезы и в глазах отца, а затем этот сильный, плечистый мужчина опустился на колени. Она тоже встала на колени перед решеткой. Он что-то говорил ей. Слов она не слышала, но по движению губ поняла: «Доченька!..» В этот момент тюремный надзиратель объявил, что свидание окончено. Схватив через решетку руку отца и целуя ее, Наргис повторяла:

— Отец мой! Отец мой, будь стойким! Я с тобой!

Когда девушка вышла из тюремных ворот, к ней подбежала мать.

— Ну как он тебе? Ну как?

— Он такой, каким я его и представляла. Он замечательный, — только и смогла произнести Наргис.

— О чем вы говорили?

— Много, очень много мы сказали друг другу. Обо всем. Направляясь с матерью в сторону города, девушка размышляла:

— Жаль, что я не смогла сказать отцу о «Митре», о том, что я тоже борюсь в рядах подпольной организации, что под носом у коврового короля распространяю листовки против шаха. О моем любимом — Ореше, который, как и отец, сидит в тюрьме.