Эдуард Ростовцев - Час испытаний (с илл.)

Теперь войска шли только по Второй Якорной улице из порта. Но уже от Приморского бульвара немногочисленные колонны красноармейцев растекались по трем направлениям: на запад, север и восток. Теперь только море связывало город со страной: морем шли подкрепления; морем эвакуировали раненых, детей и женщин; с моря по наступающему врагу вели огонь корабли флота.

Ценою жизней десятков тысяч своих солдат фашистам удалось прорваться к городским окраинам. Но здесь их остановили, а в иных местах даже отбросили назад бригады морской пехоты.

На Турецком кургане, в Корабельном поселке и Западном предместье советские моряки стояли насмерть. Гитлеровское командование бросало на штурм все новые и новые дивизии. Части, побывавшие в боях с моряками, не отводили в тыл на переформирование - некого было отводить. Но и в батальонах, оборонявших город, с каждым днем становилось все меньше бойцов. Армады «юнкерсов» день и ночь висели над морем, обрушиваясь на суда, идущие к осажденному городу.

Уже давно под госпитали были отведены все уцелевшие здания школ, клубов, гостиниц. Теперь раненых размещали в опустевших магазинах, большие окна которых были наглухо заложены мешками с песком.

Галка работала в госпитале вначале санитаркой, а потом медсестрой. Ежедневно по 16-17 часов - в палатах, где на узких, тесно наставленных кроватях метались в бреду тяжелораненые; в перевязочных, где все было пропитано удушливым запахом крови и лекарств; в операционных, где врачи с серыми от усталости лицами стоя засыпали на те несколько минут, за которые со столов снимали забинтованных, притихших людей, а на их место укладывали других - в окровавленных солдатских гимнастерках, в полосатых сине-белых тельняшках.

Порой ей казалось, что не месяцы, а годы отделяют ее от той самоуверенной и по-мальчишески упрямой девицы, какой она была еще совсем недавно. Галка изменилась даже внешне: похудела, коротко остригла волосы; ее лицо, всегда смуглое от загара, теперь побледнело; от постоянных недосыпаний под глазами легли тени. Знакомые узнавали Ортынскую только по необычному переливчатому цвету глаз да по стройной, подтянутой фигуре: в высоко подрубленной гимнастерке, охваченной широким офицерским ремнем и начищенных до блеска сапогах.

Был особенно тяжелый день. С утра небо затянуло низкими грязно-серыми тучами, с моря дул пронизывающий холодный ветер, и вздыбленные им волны сердито обрушивались на берег. Заглушая рев штормового моря, со стороны Корабельного поселка катился грохот артиллерийской стрельбы. В госпиталь на Канатной непрерывно прибывали раненые. В приемно-распределительном отделении, куда Галка пошла за бинтами для перевязочной, раненые лежали везде: на топчанах, столах, носилках, на матрацах, расстеленных прямо на полу.

Кто-то хрипло окликнул ее по имени. Галка решила, что ей послышалось, но проходившая мимо сестра «приемника» дернула девушку за рукав и указала на носилки, которые несли два легкораненых матроса.

- Что, певица, своих не признаешь? - с трудом приподнялся на носилках вихрастый старшина второй статьи, в котором Галка узнала Сашку Болбата. Конопатый Сашкин нос заострился, на впалых щеках зловеще разлились синие пятна. Он тяжело дышал. - Опускайте, мальчики, где стоите, - хрипло сказал он товарищам и откинулся на носилки. - Все равно мои пробоины никакая медицина не заделает.

- Рано сворачиваешь паруса, Сашок, - попыталась ободрить его Галка. - Мы еще с тобой за гоночным призом пойдем.

- Кончилась моя гонка…

- Пять штыковых, - тихо сказал Галке сопровождавший Сашку чернявый матрос с забинтованной головой. - Думали, не довезем.

- На возьми, Микола, - Сашка протянул чернявому измятую, выгоревшую на солнце бескозырку. - Ты ее вместо мичманки надень. Этих ленточек фрицы как смерти боятся… Хлопцы… - Болбату трудно было говорить: - Нельзя тех гадов в город пускать… Это наш, матросский, город, и мы в ответе за него…

Сашка умолк. Потом посмотрел на Галку и слабо усмехнулся.

- Вот что, певица… - Он не окончил: темная густая кровь хлынула у него изо рта.

Потом два пожилых санитара привычно взяли на руки Сашкино тело и унесли.

В каком-то полузабытьи Галка вышла из «приемника». В вестибюле, где находилось эвакуационное отделение госпиталя, кто-то из раненых вполголоса пел на мотив старой матросской песни:

- Вы не хотите эвакуироваться с госпиталем и просите откомандировать вас в морскую пехоту?

- Да. Я подала рапорт.

Галка с недоумением смотрит на пожилого человека в штатском. Ей кажется, что она где-то уже видела эти прищуренные глаза.

- Давно в комсомоле?

- С тридцать восьмого.

- За что имели выговор?

Галка вспыхнула.

- Выговор с меня снят.

- Знаю. Но все-таки, за что вы его получили?

- Это было еще в десятом классе. Меня оскорбил соученик. Я его ударила.

- Чем вас обидел товарищ?

- Он не был моим товарищем. - Галка хмурит брови. «Что ему надо? - сердито думает она. - Как на допросе». Но вслух отвечает: - Он назвал моего дедушку белогвардейцем.

- Может, он имел в виду, что ваш дед был офицером царской службы?

- Мой дед был офицером русского флота! В белой армии он никогда не служил.

- Знаю. - Собеседник почему-то улыбается.

- А если знаете, зачем спрашиваете?! - злится Галка.

- Ого! Крутой характер. Дедовский. А вот лицом больше на отца похожа.

Человек в штатском встает из-за стола и вразвалку шагает по комнате. По этой походке старого моряка Галка узнает его: Зарудный - секретарь городского комитета партии.

- Простите, Иван Матвеевич. - Девушка краснеет.

- Хорошо, что узнала. А то я уже думал - ты и меня, как того в десятом классе…

- Комиссар госпиталя приказал мне явиться сюда, а к кому - не сказал, - смутившись, бормочет Галка.

- Ну добро! - Он подходит к ней и почти силой усаживает в кресло. - Садись, садись. Разговор будет серьезный.

Он говорит ей «ты», и это льстит Галке.

- Я еще прадеда твоего - контр-адмирала Ортынского помню. Дедушку Семена Петровича отлично знал. С отцом твоим не раз встречался. Правильные люди были. Настоящие русские моряки! Да и ты, говорят, чести Ортынских не роняешь.

Зарудный останавливается перед Галкой.

- Так вот, Галина Алексеевна…

Спустя три часа девушка уже шагала по малознакомой Дмитриевской улице. В широком пальто, в туфлях на низком каблуке.

Вошла в подъезд трехэтажного дома. Кажется, здесь. Поднялась по лестнице и постучала в массивную дверь. За дверью шаги. Щелкает замок.

- Прошу! - миловидная женщина средних лет жестом приглашает ее в комнаты.