Д. Панков - Мир приключений, 1927 № 12

— Нет, герр Кнак, не преумаляйте своих заслуг. Ваше изобретенье ничуть не ниже перечисленных вами. Берете патент?

Подумываю, но есть у меня другая комбинация.

— Неужели хотите отказаться от всех материальных выгод и ограничиться славой, обнародовав свой секрет для всеобщего пользования?

— Ну, — усмехнулся Кнак, — так далеко я в своей филантропии не ушел. Достаточно, что я даю беднякам стаканы, которые будут переходить по наследству из рода в род, а с какой же стати я стану благодетельствовать стеклозаводчикам. Нет, молодой коллега, я не скрою от вас, что за двенадцать лет работы, за отказ от женитьбы на любимой девушке, — семья помешала бы мне отдаться всецело труду, — за воздержание от всех радостей жизни, я хочу теперь взять реванш. Ведь мне только тридцать семь, до старости далеко. Я мечтаю прожить остальную жизнь в свое полное удовольствие, ни в чем себе не отказывая. Довольно труда, довольно забот! Я жажду радостей и счастья: самых красивых женщин, самых тонких вин, самой роскошной обстановки. Вот чего я хочу. Я хочу объездить весь свет, увидеть своими глазами все прославленные местности, все замечательные произведения искусства, услышать всех виднейших артистов. Все, что есть лучшего в мире, все, так или иначе, должно стать мне доступным. Меньше, чем за миллион я своего изобретения не продам.

— И вам дадут этот миллион, — восторженно подтвердил слегка захмелевший Розенцвейг.

Он искренно радовался успеху своего старшего товарища, понимая, что тот вскоре бросит службу и он займет его место. Кнак уже обещал рекомендовать его правлению завода в качестве своего заместителя.

— Одно смущает меня, — продолжал счастливый изобретатель, — неизбежность резкого сокращения производства. К чему выделывать теперь дюжину стаканов, когда единственный из них б)дет служить дольше, чем раньше все двенадцать.

— Да, — согласился Розенцвейг, — это вызовет большую безработицу среди стекольщиков, они то не будут вам благодарны.

— Что делать, мой друг, — это неизбежное следствие прогресса техники. Вспомните, сколько ткачей в Англии осталось без работы в первое время после изобретения механических ткацких станков. Тысячи стекольщиков мое открытие ввергнет в нужду, но зато удешевит жизнь многим миллионам других тружеников.

— В данном случае — возразил лаборант, — удешевления посуды ожидать не приходится. Наоборот, она даже несколько вздорожает.

— Конечно, кивнул головой Кнак — заводчики свое возьмут. Уменьшение сбыта они компенсируют увеличением стоимости, но все же, я думаю, бедняку выгоднее будет купить раз навсегда один дорогой стакан, чем покупать каждый раз новый дешевый.

— Мистер Боннэт!

— К вашим услугам, мистер Джексон.

— Сколько времени служит чайный стакан?

— Теоретически, при аккуратном обращении, чайные стаканы могут служить десятилетиями, практически, — в зависимости от места и условий использования, — они держатся от одного часа с момента как куплены до десяти-двенадцати лет. Известны случаи крайнего долголетия стаканов, возраст которых достиг почтенной цифры ста двадцати лет. Стаканы, хранящиеся в музеях…

— К чорту музеи! Средний срок службы стаканов?

— В частных семейных домах — до трех лет, у холостяков два, в ресторанах и барах — шесть месяцев.

— Очень хорошо! Как отразилась бы на доходах стекольных заводов замена обыкновенных стаканов небьющимися или, скажем, разбиваемыми с очень большим трудом?

— При сохранении существующей продажной цены посуды?

— Да.

— Это должно было бы вызвать полную ликвидацию производства.

— Во сколько раз следовало бы повысить продажную цену стакана, ври теперешней его себестоимости, если бы он потерял свою способность лопаться от горячей воды и разбиваться, упав на пол?

— Гм! Это надо подсчитать! Сейчас, сейчас… Приняв расход покупателя стаканов в пять центов за два года в среднем, среднюю продолжительность человеческой жизни в сорок лет… Гм? Да!.. Доллар!

Спрашивающий — тучный человек с выпуклыми, холодными голубыми глазами и зачесанным черепом, сидевший в кресле, переложил ногу на ногу и принялся закуривать сигару.

— Могу я вернуться к очередной работе, мистер Джексон? — спросил стоявший перед ним клерк.

— Наоборот, присядьте. Возьмите эту сигару, вам, я уверен, таких курить еще не приходилось. Сидите молча, я должен кое-что обдумать.

Джексон глубже погрузился в кресло и задумался. Боннэт почтительно курил дорогую сигару, стараясь чувствовать восхищение, но внутри души находил ее непростительно слабой. Так протекло пять, может быть, десять минут. Затем Джексон швырнул недокуренную сигару и встал. Боннэт тоже счел своим долгом отложить в сторону сигару и встать со стула.

Директор приблизился к нему и положил руку на его плечо, — честь, которой клерк не удостаивался пи разу за всю свою службу в Тресте Стекольных Заводов Соединенных Штатов Северной Америки в Канады.

— Боннэт, вы немец?

— Американец, мистер Джексон, мои родители были немцы.

— Не в том суть! Вы говорите свободно по-немецки?

— Совершенно свободно.

— Вы поедете на родину ваших предков в Германию, в Эйзенах. Правление даст вам двухмесячный отпуск с сохранением содержания и крупными наградными. Размер этих наградных будет зависеть от того, насколько успешно и выгодно для треста вы выполните одно наше поручение в Германии. В чем оно будет состоять, скажу вам завтра. Можете итти в контору и продолжать вашу обычную работу. Не забывайте, что молчание еще никому не повредило, а излишняя болтливость погубила многих.

— Буду нем, как могила, мистер Джексон.

Клерк вышел из кабинета директора, тщательно притворив за собою дверь.

Изобретение, сделанное Куно Кнак, конечно, не могло остаться втайне. Достаточно было одного того, что Кнак прекратил свои опыты, и звуки разбиваемой о цементный пол посуды не раздавались отныне в лаборатории. Этот отказ от многолетней работы мог обозначать либо окончательное разочарование в возможности успеха, либо достижение конечной цели. На человека отчаявшегося и разочаровавшегося старший химик Тюрингенского стекольного завода совершенно не походил. Наоборот, он положительно сиял от радости с того дня, как прекратил ежедневное битье стаканов. Значит— он достиг намеченной цели. Однако на прямые вопросы, удалось ли ему изготовить небьющееся стекло, Кнак не давал ответа, отделываясь шутками. Розенцвейг тоже не выдавал товарища и заявлял, что «любопытство— порок», «кто много знает, — тот скоро состарится». Между прочим и он был все эти дни заметно весел и преисполнен приятных надежд. Но лучшим подтверждением предположения, что секрет небьющегося стекла найден Кнаком, явилось необычайное оживление его корресподенции. Он ежедневно отсылал десятки писем по адресам стекловаренных заводов всего света и вскоре начал получать такое же обильное количество ответов, в том числе не мало по телефону.