Артур Дойль - Мир приключений, 1922 № 02

Профессор Гейлор дрожащими пальцами передал Лиру стекла, между которыми находилась капля из утиного садка.

Ганса Гейнца Эверса

ЗА ТРИ дня до своей кончины я отправил открытку «красным самокатчикам». В открытке я писал:

«Через три дня по получении этого письма прошу отвезти ящик на кладбище, в двенадцать часов дня. При этом необходимо присутствие всех красных самокатчиков. Плату и подробные инструкции найдете на ящике. Следовали имя и адрес.

«Красные самокатчики» явились пунктуально, и с ними явился господин обер-самокатчик. Ящик был большой, длинный, из-под яиц, и я на нем намалевал с большим старанием: «Стекло». «Хрупкое!» «Осторожно!» «Не опрокидывать!» Разумеется, в этом старом ящике из-под яиц лежал мой труп, но крышка, по моему приказанию, не была приколочена: я хотел быть «приличным покойником» и решил самолично наблюсти за тем, чтобы все было, как следует. Первым делом обер-самокатчик взял деньги, положенные на крышке, и пересчитал их.

— Сорок пять красных самокатчиков, — промолвил он, на два часа— верно! — Он сунул деньги в карман и прочитал мои инструкции. — Нет, произнес он, — это не пройдет. Это не наше дело. Как можно более глухим голосом я тогда сказал из ящика: «Красные самокатчики устраивают все!»..

Герр обер-самокатчик не догадался, кто говорит, и почесал себе нос.

— Ладно, — проговорил он, — ладно уж!

Совесть зазрила его: во всех его рекламах отчетливо значилось: «Красные самокатчики устраивают все!»

Один из мальчишек хотел приколотить крышку гвоздями, но главный остановил его.

— Прочь! — вскричал он, тыкая в записку. — «Здесь определенно сказано: Крышки не прибивать!»

Он мне положительно нравился, этот малый; взяв на себя поручение, он ни на йоту не отступал от моей инструкции, которую он снова внимательно перечитал.

— Теперь мы прочем краткую молитву, — объявил он. — Кто из вас знает краткую молитву?

Но ни один из красных самокатчиков не знал краткой молитвы.

— Может, кто-нибудь знает длинную?

Но и длинной молитвы никто из них толком не знал.

— Красные самокатчики устраивают все! — буркнул я из своего ящика.

— Обер-самокатчик оглянулся. Ну, разумеется. — поспешно проговорил он. — Недурно было бы, если бы красные самокатчики не умели молиться! — Он обратился к самому маленькому — Фриц, ты, наверное, знаешь молитву!

— Знать то я знаю, — замялся малыш, — да только нехорошо…

— Это не важно, — прервал его обер. — Хорошо ли молишься, плохо ли — не важно, главное, чтобы молиться! Ну, говори молитву, а все будут за тобой повторять!

Фриц молился, а прочие горланили за ним вслед, что было мочи:

«Господи будь нам гость, Иисусе.

И нас благослови, яко в твоем вкусе».

— Аминь! — торжественно закрепил обер-самокатчик. — Замечательная молитва, заметьте ее себе, ребята, для будущего случая!

Затем, в точности следуя моим инструкциям, он стал распоряжаться. Яичный ящик был погружен на трехколесный грузовой велосипед, на котором ехал самый сильный из мальчиков; на ящик посадили Фрица — придерживать крышку. Красные самокатчики повскакивали на свои велосипеды и во весь опор помчались по улицам. Публика восторгалась бойкой процессией красных самокатчиков; а и решил в своем ящике, что куда приятней вот этак лететь на кладбище, чем медленно тащиться в черной траурней колеснице с отвратительными могильщиками!

Через двадцать минут мы уже были у цели. Все поставили свои машины у решетчатых ворот, четверо сильнейших осторожно подняли яичный ящик. Герр обер-самокатчик заглянул в мою инструкцию и распорядился:

— Вторая поперечная аллея, восьмой боковой проход, влево от главной дороги. Могила № 48678!

Туда они и отнесли торжественной процессией старый ящик из-под яиц.

Могила была уже вырыта, два больших заступа торчали в песке. Несколько красных самокатчиков осторожно спустились в яму и поставили туда ящик. Потом они обступили яму широким кругом.

— Каждый должен закурить папиросу! — распорядился обер-самокатчик.

У большинства мальчиков были папиросы, прочим он роздал из своего портсигара.

— Я не умею курить! — заявил маленький Фриц. — Меня от… — Но я прервал его — Красные самокатчики умеют все!..

Обер возмущенно оглядел свою красную команду.

— Кто тут говорит?.. — вскричал он. Запрещаю бесполезные прения! Разумеется, красные самокатчики устраивают все! Кури, Фриц! Красный самокатчик так же должен уметь курить, как и молиться!..

Фриц зажег свою папиросу, прочие последовали его примеру.

— Так!.. — промолвил обер-самокатчик и опять заглянул в записку, — теперь начинается торжество погребения. Мы споем… на мотив из «Финстервальдских певцов»… такие вот стихи:

«Самокатчики красные все устрояют.

Для того они живут, для того умирают».

Все пели так, что эхо стонало, и я им подпевал из ящика.

— Теперь надгробная речь, — проговорил обер и начал — Ныне нам выпала честь и великое удовольствие впервые, в силу профессии, проводить ближнего к месту вечного упокоения! Хотя о прочих добродетелях усопшего нам мало что известно, но одних его последних распоряжений достаточно, чтобы воздвигнуть ему вечный памятник в сердцах всех красных самокатчиков по две марки сорок пять пфеннигов в час. По сей причине да соединимся дружно в возгласе: нашему благодетелю, блаженно усопшему, — ура, ура, ура!.

И красные самокатчики взревели: ура, ура ура!

— Отлично! — проговорил обер, в то время, как я благодарно рукоплескал в своем ящике.

— Напоследок мы споем любимую песню в бозе почившего:

— Ра-а-а-а-а-а-дуйся, ра-а-а-а-дуйся, дщерь Сиона; лику-у-у-уй, лику-у-у-уй Иерусалиме!..

Поблизости раздалась другая песнь — на третьей поперечной аллее, восьмой боковой проход, влево от главной дорожки, шли похороны. № 18679, с левой стороны, наискосок от меня. Хоронили обер-регирунгерата фон-Эренгафга, при страшном скоплении народа: все советники, офицеры, судьи, асессоры и тому подобная важная публика. Но это были похороны в старом стиле — без красных самокатчиков.

Герр обер-самокатчик учтиво выждал, пока те кончили, и опять затянул: — Споем же любимую песню усопшего: Дщерь Сиона, радуйся, ра…

Продолжать он не мог, потому что пастор начал гнусавым голосом читать надгробную речь.

Обер-самокатчик подождал пять минут, десять минут; но пастор не умолкал, и мое стало дурно. «Такие речи сильно ускоряют процесс органического разложения», говорил я себе. Должно-быть, обер-самокатчик разделял мой взгляд, потому что он посмотрел на часы.