Капитан Данри - Авиатор Тихого океана

Авиатор и его проводник, предшествуемые четырьмя волонтерами, не без труда пробрались сквозь толпу и выбрались на ближайший путь. Сэр Вильям Липтон оставил большую часть отряда караулить аэроплан, и нельзя сказать, чтобы караульные не воспользовались, в свою очередь, остатками полотна на «Кэтсберде». После этого фанатики, оставшиеся на месте, взялись за пустые баклаги, куски железа, и можно себе представить, в каком плачевном виде аэроплан Мидуэя был отправлен в исторический музей Сан-Франциско.

По дороге полицейский автомобиль, потребованный сэром Вильямом Липтоном, быстро повез обоих в Сан-Франциско.

Морис Рембо почти не замечал прекрасных аллей нового города, огромных небоскребов, домов в 25, 35 и 42 этажа, грузные силуэты которых терялись в облаках, превращая лишенные света улицы в настоящие трубы. Высокая, четырехугольная башня Ferry-Building с бельведером, который можно видеть за несколько миль, и гостиницы с мраморными статуями, возвышающимися над заливом, также только промелькнули перед его глазами.

Он отвечал очень рассеянно своему проводнику, осыпавшему его вопросами, касающимися сказочной поездки на аэроплане.

Он не обратил внимания и на эскадру – целый город еще дымящихся труб, расставленных в несколько рядов у входа в канал.

– На каком судне адмиральский флаг? – спросил он, блуждая взором среди целого леса мачт, вымпелов и корабельных корпусов, с выдающимися высоко над ними сложными сооружениями.

– На «Коннектикуте» – судне, которое вы видите на правом конце второго ряда.

Морис Рембо вспомнил, что Арчибальд Форстер состоял лейтенантом на этом броненосце, и эта мысль живо напомнила ему об его друге: что случилось с ним после отъезда аэроплана с острова Гавайи? Серьезно ли он надеялся, что «Кэтсберд» долетит до материка?

Вероятно, он не нашел на острове станции беспроволочного телеграфа, иначе прибытие посла из Мидуэя, о котором известил бы Форстер в Сан-Франциско, не вызвало бы подобного удивления.

Если бы Арчибальд Форстер мог в эту минуту подозревать, что его товарищ через несколько мгновений вступит на «Коннектикут»!

Молодой француз был возвращен к действительности. Едва он успел сойти с автомобиля, как услышал вокруг себя как бы непрерывный шум трещотки.

Это был шум затворов многочисленных «кодаков», направленных на него – этой скорострельной артиллерии современной прессы, требующей немного ловкости и много неуместной навязчивости.

Так как солнце успело скрыться за верхушками Золотой горы, то некоторые фотографы сочли нужным зажечь при фотографировании магний, и смущенный авиатор был в течение нескольких мгновений окружен как бы ореолом.

Дальше его окружила толпа других людей, с книжками в руках и карандашами у рта, и сэру Вильяму Липтону с большими усилиями удалось вырвать Мориса у этих ловких интервьюеров и заставить его войти в паровой катер, который по данному знаку подошел к берегу.

Тогда только Морис Рембо заметил, что его все время сопровождало до ста автомобилей. Сверкающие и величавые, они двигались с ревом и запрудили всю набережную. И если бы начальник волонтеров, как и большинство американских миллионеров, не владел яхтой, поданной теперь ему, то авиатор не добрался бы до судна адмирала, не отдав дань ненасытной жадности калифорнийских репортеров.

Целый град ругательств посыпался на сэра Вильяма Липтона, когда он отнял у них эту добычу и усадил авиатора в ожидавшую их белую с золотыми полосками лодку.

Через десять минут они подъехали к «Коннектикуту», бросившему якорь на расстоянии одной мили. Когда сэр Вильям Липтон назвал себя, ему было разрешено вступить на броненосец.

Но когда он потребовал, чтобы Рембо был немедленно представлен адмиралу Гопкинсу, то получил категорический отказ.

Все командиры судов были потребованы адмиралом на его судно для получения секретных распоряжений, и ничто в мире не могло дать право вахтенному офицеру обеспокоить этот военный совет:

Морской офицер, отказавший Липтону в нескольких кратких словах, представлял собой совсем молодого человека, одетого в элегантную форму мичмана.

В конце концов он объявил, что, быть может, адмирал примет сэра Вильяма Липтона вечером, после своего визита к губернатору штата Калифорния.

– Дело идет не обо мне, – сказал молодой американец, – я только сопровождаю этого господина. Он француз и прибыл из Мидуэя. Его нужно принять немедленно!

Наступило молчание. Молодой офицер не шевельнулся, но сказал медленно:

– Мидуэй! Наша крепость на Гавайских островах?

– Да, Мидуэй, которую считали взятой японцами и которая еще не сдалась.

Офицер ограничился тем, что покачал головой, и на его тонких губах появилась улыбка.

– Ах да! Ведь вы ничего не знаете? – сказал нетерпеливо Вильям Липтон. – Вы не видели аэроплана?

– Аэроплан? Значит, этот господин прибыл из Мидуэя на аэроплане?

И на этот раз улыбка молодого мичмана стала шире и открыла все его зубы, правда, очень красивые.

– Несомненно, это мистификация и притом очень скверная.

Его улыбка почти сейчас же исчезла.

– Я не могу вам ничего больше сказать, – резко заявил он. – Адмирал примет вас, если угодно, но я решительно отказываюсь беспокоить его подобными сообщениями, пока будет длиться совет командиров судов.

– Милостивый государь, – начал Вильям Липтон, горя нетерпением, – все обитатели Сан-Франциско, собравшиеся для встречи ваших судов у входа в залив, видели прибытие аэроплана. Он летел вслед за эскадрой, и на нем находился сэр Морис Рембо, французский инженер, стоящий здесь. Он опустился на землю на глазах сотни тысяч людей, на моих глазах, на дюнах Золотых ворот. Аэроплан еще там, охраняемый отрядом волонтеров под моей командой, так как сегодня день моего дежурства. Вот что я могу передать вам, и я не позволю больше сомневаться в правдивости сделанного мною теперь сообщения.

– Вы не дозволите?

И резкий тон, которым были произнесены эти несколько слов молодым мичманом, был так грозен, что Морис Рембо счел нужным вмешаться:

– Милостивый государь, я понимаю ваше недоверие, но все-таки прошу вас как француз и по долгу вежливости не отказать немедленно сообщить адмиралу, что я прибыл из Мидуэя, откуда вылетел третьего дня в пять часов утра и, следовательно, могу дать последние сведения, требующие немедленного решения. Я позволю себе даже сказать, что это решение повлияет на все дальнейшие действия адмирала.

Пораженный серьезностью этого заявления, мичман спросил:

– Вы говорите, что были еще в Мидуэе третьего дня утром… третьего дня?

– Имею честь сообщить вам, что я нахожусь в полном разуме, утверждая это. Прибавляю, я улетел из Мидуэя вместе с сэром Арчибальдом Форстером, лейтенантом вашего флота, и вынужден был оставить его на острове Гавайи для облегчения веса моего аэроплана. Он находится, вероятно, в Гило в ожидании, что одно из ваших судов захватит его мимоходом… и одним из моих настоятельных требований будет просьба не забыть о нем, ибо это отважный офицер и прекрасный товарищ…