Анатолий Королев - Страж западни [Повесть]

Держась за медиальную жилку на обратной стороне листа орешника, мотылек хранил в глубине настолько мощную силу влечения, что ее можно было бы обозначить, например, на крупномасштабной карте того же пилота Винтера в виде прямой линии протяженностью не на одну версту. Конец этой прямой упирался бы прямо в стеклянную банку с марлевой крышечкой, которая стояла на подоконнике одного раскрытого окна на втором этаже дома в Николинском переулке, а в банке отчаянно билась о стенки пепельно-серая бабочка малая сатурния. (Подобные особенности мотыльков — не выдумка. О перелетах сатурний писал, например, знаменитый Анри Фабр в главе «Вечер Сатурний» своих энтомологических этюдов. Способность этих мотыльков находить самку за много километров — загадка для ученых.)

Самец малой сатурнии, или малый ночной павлиний глаз, названный так потому, что на его крылышках расположены четыре круглых глазка, похожих на радужные пятна павлиньего хвоста, живет на белом свете всего два-три дня. После рождения из куколки он ничем не питается, не пьет. Его единственная цель и предназначение — найти самку, продолжить жизнь рода.

Голубь и мотылек одновременно заметили сорокопута, который, виртуозно пролетая сквозь ветви и листья орешника в поисках пищи, заметил на изнанке листа пепельно-серую бабочку и метнулся к ней, вспугнув своим резким рывком Фитьку, который тут же взлетел и сам, в свою очередь, помешал сорокопуту. На миг дрогнув в полете, тот промахнулся.

Сорокопут — крючконосая птица немногим меньше дрозда; черная полоска на глазах сорокопута похожа на бархатную маскарадную полумаску, там, в ее тени притаились колючие глазки. Свои жертвы он обычно накалывает на шипы боярышника или акации, так сказать, про запас.

Заметив полет сорокопута, мотылек отчаянно упорхнул в куст бересклета, в чащу спасительных веток, но сорокопут устремился вдогонку и, вылетев из лесной тени на полянку, вдруг сам стал жертвой сразу двух птиц — молодых чеглоков, которые одновременно кинулись на сорокопута. Первый тут же отстал, зато второй стремительно нагонял сорокопута. Две черные точки в знойном небе над лесостепью в конце концов ринулись на землю, и мертвый сорокопут упал в траву к подножию клейкого горицвета…

Это столкновение двух птиц, пожалуй, было похоже на воздушный таран, когда нападающий аэроплан бьет сверху колесами шасси по верхней плоскости самолета противника, и тот стремительно падает на землю с перебитым крылом.

Только тогда, когда пара чеглоков скрылась из глаз, турман вылетел из тенистой рощи в огромные пустые пространства небосвода, залитого сиянием солнца.

И снова взмах, взмах, скольжение. Ток воздуха сквозь маховые перья. Ровный блеск винтовочной гильзы на правой птичьей лапке. Неподвижные громады белых туч, и земля внизу в зеленых пятнах лесов на желтом фоне степей.

Когда позади осталась большая часть пути, голубь наконец переплыл огромную дельту воздушной реки и выбрался на берег — в безветрие. Скорость полета сразу возросла, но уже наступали августовские сумерки. Нырнув в густой теплый поток восходящего воздуха, турман резко набрал высоту, чтобы поймать хоть несколько минут до захода солнца, но тут же почувствовал усталость и, сложив крылья, стал полого пикировать вниз, к темнеющей земле, скользя грудью и рулевыми перьями хвоста по гладким воздушным холмам.

Солнце коснулось линии горизонта, и небесный купол сразу потемнел. Стремительно приближалась земля, покрытая густым лесом, и как только голубь спустился, сразу наступила ночь. Усевшись на ветку лещины, Фитька настороженно замер, косясь по сторонам. Он был слишком белым и беззащитным в этой черной утробе. Лес что-то глухо бормотал, потрескивал, как тлеющий костер.

Только сейчас Фитька понял, как устала его тяжелая правая лапка. Во время перелета ее приходилось то и дело поджимать, а она вновь отвисала, волочась по воздуху. По-своему Фитька знал, что цель его полета — в избавлении от этой тяжести, и в смутном сумраке птичьего разума ему мерещилась родная голубятня, где его коснутся руки хозяина — и тогда станет легко. И сейчас он сидел таким образом, чтобы его клювик смотрел точно в сторону голубятни в вишневом саду за рекой (справа от дома с черепичной крышей), а хвост касался незримой линии, ведущей прямо через лес и все оставшееся позади пространство к распахнутой клетке на поленнице березовых дров, во дворе штаба кавкорпуса.

Когда-то Фитька уже возвращался домой вдоль этой незримой стрелы, и ему было знакомо тревожно-сосущее чувство строго направленного полета: лететь только прямо, не сбиваясь ни на йоту с курса. И он летел, пернатый рядовой гражданской войны.

«Ци… ци!» — раздалось в ночи. Турман наклонил головку и заметил слева среди крохотных кустиков блеск лужицы в небольшой ложбинке. Жажда была сильнее страха, и голубь слетел к воде. Здесь из земли выбивался на поверхность слабый родничок и, петляя, утопал в лесной траве. Погрузив глубоко, по самые глаза, пересохший от жажды клюв в воду, голубь пил, как умеют пить голуби и еще очень немногие птицы — не запрокидывая головы.

«Ци! ци… хрр!» — вновь раздалось тонкое циканье.

Голубь увидел совсем близко от себя парочку лесных куликов. Вальдшнепы брели вдоль водяной жилки и то и дело тюкали клювами в землю.

«Кьяуу! Кьяуу!» — грозно пронеслось над лесом.

Кулики пугливыми комочками прижались к земле. Голубь оторвался от воды и тоже замер: он был так ослепительно белоснежен здесь, в царстве ночи, так заметен… Но крик со стороны опушки не повторился.

«Ци… ци!» — удалялись кулики.

Вдруг зеркальце воды у голубиных лапок словно вспыхнуло. Турман резко взлетел, прежде чем понял, что на лужицу родниковой воды упал свет луны. Восходящая луна подожгла холодным бенгальским огнем кроны деревьев, чиркнула серебром по кончикам веток, залила зеленоватым фосфором поляны. В старой липе осветилось дупло. Оно и притягивало голубя возможностью надежней укрыться, и пугало черной, разинутой в зевке пастью.

Пересилив страх, Фитька тихо влетел в темную пещерку и опустился на трухлявое дно. Дупло оказалось неглубоким и, вытянув шею, турман мог выглянуть за краешек в ночь. И все же здесь было спокойней, можно было перевести дыхание и закрыть глаза.

«Кувык… кувык…» — вдруг услышал Фитька над головой. Он встрепенулся. Дупло усиливало лесные звуки. Сначала голубь услышал, как заструилось из-под старых корней гибкое тело гадюки. Затем он отчетливо услышал, как прогнулась ветка липы под тяжестью бесшумно усевшейся птицы. Его сердце вновь отчаянно застучало. Но птица сидела неподвижно, без звука, пока вдруг не взлетела и не понеслась с криком мимо дупла.